Через тернии – к звездам. Исторические миниатюры - Валентин Пикуль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пасхин из “синих” кирасиров перевелся в лейб-гвардейские гусары, часто его видели при дворе. Он разъезжал на великолепных рысаках, он швырял золото горстями, он купал актерок в шампанском и вообще плевал на всех людей…
Горько было Комовскому видеть его мотовство, очень горько! Шестеро детей, порожденных им в законном сожительстве, камнем висли на сгорбленной спине чиновника. Дочерей – одень, сыновей – обучи. Деньги, деньги, деньги… А где их взять?
Он овдовел, старость его была печальна. Жалкий старик!
И никогда уже нельзя сказать Пасхину, что “я – твой отец, а ты – мой сын”. Никак нельзя, ибо сам-то Пасхин императора Александра II считает своим “сводным” братом, а тот не возражает…
Дальше – хуже! Комовский как-то выбрел из дому, озабоченный горестями собственного неустройства. Тут и налетел на него огнедышащий рысак и сбил его с панели, топча копытами. Когда старик очухался, то узнал Пасхина… Стоя в кабриолете, сын его свысока еще и обложил папеньку на манер гусарский и покатил дальше, вполне довольный своей судьбой. Помятый лошадьми, долго после этого болел несчастный чиновник. Умер же С. Д. Комовский в 1880 году, и он был предпоследним из лицеистов пушкинского выпуска (последним же умер канцлер князь А. М. Горчаков).
А барон Пасхин прожил недолго; он умер в чине штабс-ротмистра, погребен на кладбище в Стрельне. Женат он не был, и с ним угас анекдотический род баронов Пасхиных.
В 1908 году известный генеалог А. Гломбиевский, опубликовав заметку о Пасхине, обратился к тем лицам, которые знали Пасхина, чтобы они дополнили его сведения.
На этот призыв историка никто уже не откликнулся.
Курьезный аристократ пил, гулял, дебоширил…
Дополнять было нечего. Но я все-таки дополню.
Лейб-кучер придержал лошадей возле Садовой:
– А теперича куда, ваше величество?
Император Александр II, сын Николая I, задумался…
Налево поехать – там его знают за “полковника Александрова”.
Направо поехать – там его знают за “полковника Николаева”.
В любом случае до утра не отпустят, а с женой у него и так без конца натянутые отношения…
– П р я м o! – сказал император.
Сытые лошади доставили его в Смольный монастырь. Царственный ловелас вошел в учреждение государственное. Но графиня Адлерберг уже отошла в лучший мир – вместо нее начальствовала непреклонная дама Ольга Томилова. Трудно поверить, но порядки изменились. Ольга Томилова – с палкой в руках – гоняла императора:
– Прочь отсюда! Вот я вашей жене скажу…
Александр II вернулся в коляску.
– Вот глупая баба! – сказал он кучеру.
Тот, перебирая в руках вожжи, терпеливо ждал. Поехали…
Толстая девка в сенях шлепнула перед императором на пол мокрую тряпку, велела ему вытереть ноги:
– Сей день у нас полы мыли…
Император вытер сапоги и сказал девке:
– Скажи барыне своей, что прибыл полковник Вислоухов…
Он слышал, как девка докладывала о нем:
– Там, кажись, опять царь приперся…
Об этом рассказывал пейзажист Клодт, сын знаменитого скульптора-анималиста, автора “четырех коней дыбом”. О Боже!..
Старое, доброе время
В середине прошлого столетия жители российской столицы часто видели странного человека, который свободно проникал в кабинеты самых знатных вельмож, а иногда шепотком беседовал с дворниками. Держался он слишком независимо и даже отчужденно от людей, вечно сосредоточенный, взирающий исподлобья, но при этом его маленькие свиные глазки, казалось, насквозь проницали каждого человека…
– Кто это? – шепотком спрашивали люди.
– Это русский Фуше, – отвечали им с опаскою.
– Какой же это Фуше? – слышалось от других. – Это скорее наш доморощенный питерский Лекок.
Чиновники, служившие в канцелярии обер-полицмейстеров Санкт-Петербурга, не раз видели этого Фуше-Лекока в различном одеянии. Он являлся перед ними то солидным господином, посверкивая бриллиантами в перстнях, то его видели вертким купцом в чуйке, а то вдруг он представал жалким оборванцем-пропойцей, который, казалось, начнет сейчас клянчить на водку.
– Господа, – утверждали знающие люди, – не будем сравнивать этого человека ни с Фуше, ни с Лекоком – Карп Леонтьевич Шерстобитов воистину русский, воистину православный, и… запомните: с этим человеком лучше бы нам не связываться!
У в ы! Прошлое, как говорится, сокрылось во мраке неизвестности, да и не такой человек был Карп Леонтьевич, чтобы просвещать потомков относительно своих предков. Хвастать-то было нечем, ибо произведен на свет он был безвестным солдатом. Судя по всему, Шерстобитов рано лишился опеки родителей, ибо николаевская система его – еще ребенка – поставила в шеренгу кантонистов, выровняла по ранжиру, высекла розгами, добавила ему палок. Но при этом система воспитания кантонистов не забывала об умственном развитии.
Шерстобитов выучился на военного фельдшера, двадцать лет подряд служил в морском госпитале Кронштадта, где и нашел себе утешение – матросскую дочь Прасковью Артамоновну, а попросту “Парашу”. Выходцу из школы кантонистов следовало 20 лет отрабатывать (почитай, за гроши) тот казенный хлеб, что получил с детства, будь любезен всем кланяться, никому не перечь, ибо можно опять розог да палок попробовать.
Вот и ходил по струнке, а своего мнения не имел.
– У ж о! – говорил фельдшер Параше. – В сорок первом году отпустят со службы – ох, и заживем мы с тобой!
– То верно, – соглашалась жена. – Я себе канарейку заведу, а ты, Карпуша, на гитаре мне играть станешь…
В 1841 году Шерстобитов обрел за выслугу лет чин коллежского регистратора. “Он был титулярный советник”, – пелось в романсе, но титулярный советник перед коллежским регистратором – это слон перед моськой, ниже чем регистратор человека не может быть. (В Государственной Табели о рангах он занимал самую последнюю строчку.) Покинули супруги Кронштадт, перебрались в Петербург, сняли там “угол”, заготовили дровишек, ели щи с мясом, канарейку завели, и она радостно запевала, когда хозяин ударял по струнам гитары.
Между тем Карп Леонтьевич никак не был похож на тех “пришибленных” людишек, кои раздавлены нуждой и унижением и считают себя ничтожеством. Напротив! Как писал современник, “по наружности Шерстобитов, по отсутствию в нем угловатости, по его мягким и благородным повадкам, он более походил на приличного светского господина, нежели бывшего кантониста”, поротого-перепоротого. В столице Карп Леонтьевич обзавелся знакомствами, и поскольку он жил возле пожарной части, то и брандмайор О. С. Орловский стал его добрым соседом. Надо же было так случиться, что однажды обворовали квартиру Осипа Степановича, а человек он был хороший, и Шерстобитову жаль его стало…
– Не могу ли помочь? – сказал брандмайору.
– Э! – отмахнулся брандмайор. – Я уже ходил к Сергею Александровичу, жаловался, что полиция у него плохо следит за порядком, да ворованное разве вернешь?
Сергей Александрович – это Кокошкин, бравый генералище, что в ту пору состоял обер-полицмейстером Петербурга.
– Ладно, – сказал Шерстобитов, – я поищу…
Приоделся попроще, стал обхаживать рынки, заводить речи с людьми подозрительного вида, прислушивался по трактирам к тому, о чем говорят бродяги да извозчики, и нашел краденое в “Вяземской лавре” (это громадный дом на углу Сенной площади, притон нищеты и уголовного мира, ранее описанный Крестовским в романе “Трущобные люди”, а в наше время об этой “лавре” писал А. Н. Тихонов-Серебров, бывший секретарь Максима Горького). Орловский расцеловал Шерстобитова:
– Ну, сосед, не ожидал такого проворства. Чтобы ты, который матросам клизмы ставил, да в “Вяземскую лавру” поперся… Уж ты скажи – как тебя тамотко не зарезали?
В ответ брандмайору стал Шерстобитов играть на гитаре:
– С людьми говорить уметь надобно. Когда криком, а когда шепотом. Я тебе, друг ситный, ласковым словом любую гадюку из-под коряги выманю…
Кокошкин пожелал иметь с ним личное знакомство.
– Карп Леонтьич, – сказал он Шерстобитову, – мне тут о тебе брандмайор чудеса поведывал. Распутай мне одно дельце, и, ежели справишься, я тебя в квартальные надзиратели выведу… Ты барона Штиглица знаешь ли?
– Это который банкир? Который миллионер?
– Тот самый. Так вот с ним худая история приключилась.
– А что такое, ваше превосходительство?
– Да едва живым ушел… Слушай!
…В один из дней миллионера навестил офицер из свиты принца Баттенбергского, который, как было известно из газет, присутствовал на Красносельских маневрах как почетный гость русского императора. Штиглицу было сказано:
– Принц малость поиздержался и просил бы вас, барон, навестить его в отеле у Демута, который он снял, желая поговорить с вами по важному вопросу…
Штиглицу было ясно, в чем “важность” вопроса: если принц сидит без денег, значит, он желает подзанять у банкира.
