Латунное сердечко или У правды короткие ноги - Герберт Розендорфер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но я хотел…
– Побыть со мной? Спасибо, конечно, но – ни к чему все это. Не позже, чем завтра к обеду ты начнешь дохнуть со скуки. Кроме того, ты замучаешь меня своими подозрениями, а мне нужно отдыхать.
– Но мы могли бы сходить куда-нибудь вечером…
– Во-первых, пить мне нельзя. Во-вторых, выпить здесь просто негде В полдесятого уже все кафе и бары закрыты. И в-третьих, пациентам нельзя выходить за пределы территории. Нет. нет, возвращайся в Мюнхен. Большой привет Ренате!
Дверь квартиры не отпиралась, потому что изнутри в замке торчал ключ. Кессель позвонил. Пискнуло переговорное устройство, и незнакомый женский голос спросил, кто ему нужен.
Кессель постучал в дверь и сказал:
– Я уже здесь, наверху!
На пороге появилась высокая худая девица с длинными волосами. Какое-то время она оторопело глядела на Кесселя. Наконец она сказала:
– А-а! Вы, наверное, господин Кессель?
– Да уж, наверное, – подтвердил Кессель.
– Вас только здесь и не хватало! – вырвалось у девицы. Всмотревшись, Кессель вспомнил, что где-то ее уже видел.
– Спасибо, взаимно, – парировал Кессель.
– Да брось ты, Альбин! Мы тут смотрели твою передачу. Отлично получилось! Ты прямо гений!
И тут Кессель узнал ее: это была большеногая Гундула. любовница Курти Вюнзе из Сен-Моммюль-сюр-мера.
– А вы-то что здесь делаете? – спросил Кессель. – И где Рената?
– Они скоро придут.
«Они», как понял Кессель, относилось к Ренате и Жабе.
Однако первыми пришли д-р Курти Вюнзе и его папаша. Они ездили в город. Потом появились бабуля Вюнзе, Рената и Жаба. Увидев Кесселя, Рената сначала обрадовалась, а потом сказала, что не ждала его в эту субботу. Почему он не предупредил ее заранее?
Бабуля Вюнзе милостиво подала Кесселю руку, поздравила с премьерой передачи и сообщила, что ее сына, д-ра Вюнзе, уже неоднократно просили написать что-нибудь для телевидения, причем самые разные студии, в том числе НДР. «Вы понимаете? Даже НДР! Да-да, представьте себе». Ведь сын у нее – человек очень, очень одаренный.
– Они что, собираются тут ночевать? – спросил Кессель Ренату в половине одиннадцатого, когда та наконец на минуту осталась одна. Вопрос был задан, скорее, иронически, и понимать его следовало так: когда же они наконец уберутся?
– Да, – ответила Рената – Конечно. Я же не могу пойти и сказать им, что ты… Что они…
– У них что, нет денег на гостиницу?
– Дедуля дал мне на питание сто марок, – выложила Рената свой главный козырь.
Кессель порылся в кармане куртки и извлек оттуда тысячемарковую банкноту:
– Я дам тебе тысячу, если они будут питаться в другом месте.
– С твоей стороны это просто хамство, – заявила Рената и ушла.
С Жабой что-то было явно не в порядке. За семейным столом царила напряженная тишина. Саму Жабу будто подменили. Она не говорила почти ни слова, хотя голос у нее был. и по квартире ходила медленно и осторожно, как будто боялась упасть на пол и разбиться. Это была какая-то новая, необычная роль. Кессель долго наблюдал за Жабой, но не мог понять, кого она изображает в этот раз. Может быть, это протест против того, что болтливые люденшейдские родственнички не дают ей рта раскрыть? Ее участие в разговоре ограничивалось лишь отрывочными «да» или «нет». Она сидела, приоткрыв рот и слегка задрав голову, всем своим видом показывая, что она выше этой суеты Мадонна! – сообразил Кессель. Она изображает «маленькую Мадонну».
– Пойми меня правильно, – сказала Рената, – я рада, что ты приехал, но сейчас это более чем некстати.
На сей раз Кессель не отважился предложить ей тысячу марок.
– Тем более, – продолжала Рената с легким упреком в глазах, – что ты вообще не можешь реагировать нормально, когда речь идет о Зайчике.
– В данном случае речь идет не столько о Зайчике, сколько об этих бесчисленных Вюнзе…
– Вот видишь, – заметила Рената. – С тобой же невозможно разговаривать. «Бесчисленных Вюнзе»!
Хорошо, что Рената не догадывалась, какое слово хотел Кессель употребить вместо «бесчисленных».
– Будет ли с моей стороны… – начал Кессель, – я имею в виду: покажется ли тебе очень большим хамством, если я предложу всей этой компании переселиться в гостиницу – за мой счет, разумеется?
– Но ведь они решат, что мы их выгоняем.
– И… – запнулся Кессель. сочтя за лучшее проглотить: «Будут правы».
– И кроме того, подумай о Зайчике. Она так переживает…
– Если она переживает только оттого, что наконец выговорилась и ей больше нечего сказать, то неужели ради этого стоило созывать семейный совет?
– Как ты можешь! – обиделась Рената и. уже уходя, бросила: – Ты вообще ничего не замечаешь.
Бабуля Вюнзе, Рената и Зайчик спали в спальне, втроем на двуспальной кровати. Поскольку спала бабуля, по ее словам, очень чутко, пришлось купить ей в аптеке ушные затычки.
Курти Вюнзе с Гундулой уложили на диване в гостиной: он был раздвижной, так что на нем худо-бедно могли поместиться двое.
Дедуля и Кессель разместились в комнате Зайчика, бывшем кесселевском кабинете: дедуля – в Зайчикиной кровати (он был такого маленького роста, что уместился бы. наверное, и в колыбели), Кессель – на раскладушке.
– Иначе не получается: бабуля и дедуля спят в разных комнатах. Бабуля уже много лет не может спать с ним вместе. Кроме того, куда бы я тогда положила Зайчика?
– К Курти и Гундуле, – предложил Кессель.
– Ну что ты говоришь! Ты хоть немного подумал?
– Но, может быть, они не будут заниматься этим сегодня? Не обязательно же…
– Не в этом дело. Зайчик уже совсем взрослая девушка. Ты только посмотри на ее грудь! – Рената вздохнула. – Она так выросла…
– И что же, если она у нее так выросла…
– …Она не может спать в одной комнате с мужчиной. Тыже сам говорил, что брал себе и дочери отдельный номер, когда вы ездили в Байрейт.
– Зайчика можно положить к бабуле, а мы бы с тобой пошли в комнату Зайчика…
– А дедулю куда?
– К Курти и…
– И Гундула будет раздеваться в присутствии дедули?
– Она может раздеться в ванной, – предложил Кессель, – и выйти уже в ночной рубашке.
– Гундула спит нагишом, чтобы ты знал. Курти предупредил меня об этом. Нет, я все сделала правильно, это единственный возможный вариант. Ладно, давай спать. Завтра у нас и так тяжелый день.
– Это почему? Еще кто-нибудь приедет?
Рената тяжело вздохнула.
– Потому что мы должны сказать бабуле.
– Что же вы собираетесь ей сказать?
– Что Зайчик беременна.
Пошатываясь, Кессель дошел до ванной, заперся там и расхохотался. Позже, рассказывая всю эту историю Вермуту Грефу, он и сам не мог объяснить, что его так рассмешило. Он был уверен, что судьба Зайчика не трогает его ни с какой стороны, будь та хоть трижды беременна. И все-таки он готов был лопнуть от смеха. Ему казалось, что где-то внутри у него сидит гном, которого почему-то трогает судьба Зайчика, и этому гному сделалось так смешно, что вслед за ним волей-неволей расхохотался и Кессель. Он сидел на крышке унитаза и хохотал, не зная, как остановиться, минут пятнадцать. Наконец ему пришло в голову посмотреть на себя в зеркало, и собственная смеющаяся физиономия показалась ему настолько не смешной, что он перестал смеяться.
В дверь постучала Рената.
Кессель впустил ее.
– Тебе лучше? – спросила Рената. – Когда я узнала, мне тоже сделалось плохо. У тебя уже все прошло, да?
– Да, – солгал Кессель.
Рената прижалась к Кесселю. Очевидно, это была награда за его любовь к Зайчику: раз ему стало плохо, значит, он волновался за ее судьбу. Вероятно, она сказала себе: вот и он наконец полюбил Зайчика. Какой он все-таки милый!
– Завтра… Завтра вечером они, наверное, уже уедут – мне так кажется. Конечно, уедут…
Рената стояла спиной к двери. Жаба распахнула дверь ванной – пинком, по своему обыкновению, – и ручка двери впилась Ренате в спину, в самое чувствительное место. Рената замахнулась – чисто рефлекторно – и…
Зайчик подалась назад, но не больше чем на сантиметр; это было не отступление, а только намек на отступление. Прикрыв лицо рукой, она приоткрыла рот, вытянув верхнюю губу, и взглянула на Ренату своими желтушными глазами, будто напоминая: я так переживаю!
Рената опустила руку и молча вышла.
В кухне, слава Богу, никто не спал. Кессель встал в половине девятого и пошел на кухню варить кофе.
Через некоторое время появилась Рената.
– Ты что шумишь?! – осведомилась она громким шепотом.
– Я знаю, зачем бабуле ушные затычки, – сообщил Кессель.
– Как зачем, ведь у нее сон такой чуткий.
– Ничего подобного. Я полагаю, тебе не приходилось спать в одной комнате с дедулей Вюнзе? Вот видишь. А я проспал с ним целую ночь. Никогда бы не подумал, что такой маленький человек может храпеть так громко.
