Махно и его время: О Великой революции и Гражданской войне 1917-1922 гг. в России и на Украине - Александр Шубин

3. Политическое завещание Махно

«Предательство» Аршинова стало тяжелым ударом для Махно. Личные отношения со старым товарищем были разорваны, «платформизм», защите которого Махно посвятил несколько лет, дискредитирован. Эту битву батько проиграл. Но и те годы были прожиты не зря. Кризис радикального анархо-коммунизма позволил анархистской теории сделать еще один шаг вперед.

После поражения «платформистов» журнал «Дело труда» перешел в руки анархо-синдикалистов. Немного «подувшись» на критиков «Платформы», Махно постепенно наладил отношения с былыми противниками. В. Волин редактировал его мемуары, И. Метт из группы Волина помогала ему как переводчик, тексты Махно печатал антиплатформистский журнал «Пробуждение». Попытки создать конструктивную программу анархистов тоже не были оставлены — теперь лидерство перешло к анархо-синдикалистам с их теорией «переходного периода». Их программа была более демократической, чем отягощенная «военщиной» «Платформа».

Теоретик анархо-синдикалистов и фактический редактор «Дела труда» Г. Максимов в это время интенсивно изучал и опыт Российской революции, и теоретические работы Бакунина, подзабытые анархистами. В 1932 г. он опубликовал краткое изложение своих взглядов под названием «Мое социальное кредо», а в 1934 г. — «Беседы с Бакуниным о революции» — актуальный сборник цитат классика со своими комментариями. Это был своеобразный итог споров анархистов о своей конструктивной программе, учитывавший и споры вокруг «Платформы».

Г. Максимов выделяет три направления эволюции к анархии и коммунизму после революции: самоорганизация в производственные союзы, которые в лице коллективов возьмут в свои руки производство; создание кооперативных обществ потребителей, которые приведут к потребительскому коммунизму; территориальное самоуправление — конфедерация людей{865}. Эта сетевая организация, в которой личность оказывается на пересечении равноправных объединений производителей, потребителей и жителей граждан, актуальна и как проект развития общества в XXI веке.

Г. Максимов обращает внимание на то, что «несмотря на свои внутренние противоречия и все утверждения марксистских экономистов, капитализм в его современном империалистическом облике направляется к ликвидации неорганизованного рыночного соревнования и к аккуратному измерению рыночных возможностей. Более того, он доказал свою способность установить, выражаясь большевистским термином, “плановую экономику”, основанную на вычислении производительных сил, равно как и на “рационализации производства”»{866}.

Переход индустриального общества в государственно-монополистическую стадию, подмеченный Г. Максимовым, подтверждал, что плановость и «рационализация» не являются отличительными чертами идеологии социализма. В то время, когда государственный «социализм» и капитализм идут по пути всеобщего огосударствления, анархизм может выдвинуть альтернативу свободы и солидарности. Но свобода не может прийти одним скачком. Она должна опираться на прочные структуры самоуправления, отработанные экономические и политические механизмы, морально-этическую традицию, наконец. Создать все это может только переходный период, конструктивна работа, а не голое отрицание: «Я верю, что наступила эпоха практического осуществления анархизма, что анархизм перестал быть теорией и стал программой, и что вследствие этого анархизм вступил в конструктивный период своего развития. Я усиленно содействую этому развитию и потому в анархизме я — КОНСТРУКТИВИСТ»{867}. Только разработав ясную конструктивную программу, опирающуюся на реальные ростки самоуправления и свободы в современном обществе, анархизм сможет победить.

Теоретический кризис радикального анархо-коммунизма придал новый импульс разработке анархо-синдикалистской теории «переходного периода» и идеи эволюционного движения к анархии путем поглощения существующего общества анархической субкультурой (М. Неттлау, М. Корн, авторы журнала «Пробуждение»). Анархо-синдикалисты постепенно вернулись от анархо-коммунизма П. Кропоткина к анархо-коллективизму П. Ж. Прудона и М. Бакунина, оставив коммунизм лишь в качестве далекой перспективы, общей тенденции развития человечества.

Мысли анархистов в это время все больше занимает Испания. Махно продолжал пользоваться большим авторитетом в международных анархистских кругах, его мнение было важно и для испанцев.

12 июля 1927 г. Махно выступил с речью на банкете в честь освобождения испанских анархистов Аскасо, Дуррути и Ховера. Затем он несколько часов беседовал с Аскасо и Дуррути. Махно надеялся, что условия для «революции с определенным анархистским содержанием» будут лучше в Испании, чем в России, так как там есть «революционные традиции и политическая зрелость» рабочего класса и крестьянства, «чувство организованности, которого нам не хватало в России». В этом он оказался прав. Прощаясь, Махно сказал: «Махно никогда не сторонился борьбы; если я буду еще жив, когда вы начнете вашу борьбу, я буду с вами»{868}.

Своеобразным политическим завещанием батьки стали его статьи о ситуации в Испании 1931-1933 гг., в том числе его письмо к испанским анархистам X. Карбо и А. Пестанья, лидерам Национальной конфедерации труда — крупного анархо-синдикалистского профсоюза{869}. Н. Махно пишет, что завоевание земли, хлеба и воли должно быть «наименее болезненным»{870}. Он не является апологетом насилия. Как и в 1917 г., сначала нужно попытаться решить дело миром, опираясь на широкие массы. Н. Махно даже признает, что Испанская революция началась «с избирательного бюллетеня», демонстрируя, таким образом, готовность частично пересмотреть отношение к выборам{871}.

Оценивая первые итоги Испанской революции (которые он считал неутешительными), Н. Махно вспоминает об организационной беспомощности городских анархистов России и Украины. Та же тенденция беспокоит его и в Испании: «Ощутив относительную свободу, анархисты, как и обыватели, увлеклись свободноговорением»{872}. А нужно создавать сильные массовые организации (испанские анархисты вскоре добьются больших успехов на этой ниве).

Другая проблема, которую с особой остротой поставила Испанская революция, касалась политики союзов. Возможен ли союз с коммунистами против реакции? Н. Махно дает коммунистам однозначно негативную оценку: «Они встретили революцию как средство, с помощью которого… можно более развязно дурачить всевозможными неосуществимыми, ложными обещаниями пролетарские головы и прибирать их к рукам, чтобы с их физической помощью утвердить свою черную партийную диктатуру»{873}. Понятно, что Махно выступает против союза с коммунистами. В письме к испанским анархистам Махно утверждает: «испанские коммунисты-большевики, я думаю, такие же, как и их друзья — русские. Они пойдут по стопам иезуита Ленина и даже Сталина, они, чтобы утвердить свою партийную власть в стране… не замедлят объявить свою монополию на все достижения революции…, и они предадут и союзников, и самое дело революции»{874}. Это предупреждение способствовало настороженности анархистов в отношении коммунистов в Испании.

Махновское движение во многом станет примером для подражания его испанских единомышленников. Несмотря на предупреждение Махно, его испанские и каталонские единомышленники логикой событий принуждены будут проделать тот же путь общего фронта революционных сил. Испанским анархистам придется испытать и удар со стороны союзников. Раскол революционного фронта станет одной из причин поражения Испанской революции, в которой анархизм сыграет даже большую роль, чем в Российской{875}.

И. Метт, общавшаяся с Махно в последние годы жизни, вспоминала, что «Махно был человеком чистым, даже целомудренным… Махно страстно любил дочь. Я не знаю, какими стали их отношения в конце его жизни, но когда девочка была маленькой, Махно бесконечно возился с ней, баловал ее, хотя в раздражении, бывало случалось, колотил ее, после чего чувствовал себя совершенно больным только от одной мысли, что мог поднять на нее руку»{876}. Дочь Махно дожила до 1993 г., когда о Махно стали говорить без приставки «бандит».

В тяжелых условиях эмиграции батько держался достойно: «Я очень часто встречалась с ним на протяжении трех лет в Париже и никогда не видела его пьяным. Несколько раз в качестве переводчика я сопровождала Махно на обеды, организованные в его честь западными анархистами. Нестор пьянел от первого стакана вина, глаза его начинали блестеть, он становился более красноречивым, но, повторяю, по настоящему пьяным я его не видела никогда. Мне говорили, что в последние годы он голодал…»{877}