Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона - Никита Василенко

– Откуда знаешь? – удивился трибун. – Там же ничего не написано.

– Нарисовано, – объяснила антка. – Краска выцвела, но, кажется, это лист папоротника. В наших краях папоротник символизирует смерть.

– Забавно, – продолжил трибун. – В ваших краях смерть и на земле, и под землей. Выбрали бы что-то одно. Пойдем, моя несравненна Ариадна, видишь, даже Церберу местный Стикс не нравится.

Разумеется, Смила не только говорила на греческом языке, но, зная легенды и мифы греков, с удовольствием рассказывала их сыновьям. И об Ариадне, которая снабдила храброго юношу Персея клубком ниток, чтобы тот выбрался из лабиринта. И о подземной реке Стикс, по которой перевозчик Харон перевозит души мертвых в Аид. И о страшной собаке Цербере, охраннике подземного царства.

Но женщина была слишком взволнована, чтобы даже думать об этом. Все ее помыслы было направлены только на одно: лихорадочные поиски выхода и возможность встречи с князем.

Она сразу поняла, что этот мрачный шутник не позволит ей взять с собою сыновей, оставив их как заложников в крепости. Поэтому торопилась сделать все, что он ей то ли приказал, то ли с ернической улыбкой предложил.

…А папоротник мог быть и вовсе не папоротником, краска-то отцвела.

Много поколений сменилось на этой земле, много людей – мужчин, женщин и, наверное, детей – углубляли и расширяли подземелья. Принесли ли они кому-то пользу, спасли чьи-то жизни? Или подземелья являлись последней надеждой, которой так и не суждено было сбыться?!

…Папоротник в конце туннеля.

Смила шла очень быстро, держа в правой руке факел, в левой – карту, прорисованной на шкуре животного.

За ней поспешал Константин Германик. В левой руке – поводок от Цербера, в правой – обнаженная спата. Смила не понимала, а трибун не мог себе признаться в том, что напускная веселость, пусть и мрачная, стала результатом возбуждения. Возбуждения перед дракой. Молодой мужчина, но опытный боец, едва завидев мрачную водную преграду, сразу почувствовал, что добром окольный путь не закончится. Уж слишком все хорошо поначалу складывалось.

На войне так не бывает.

Никогда.

Судя по всему, почуял опасность и Цербер. Шерсть на его загривке встала дыбом, пес злобно зарычал.

– Что?! – мгновенно обернулась антка. – Что?! Кто?!

Они уже успели достаточно далеко уйти от подземного озера и, повторив почти половину уже пройденного пути, свернуть, согласно карте, в неприметное ответвление. По словам Смилы, вело оно за поселение, что издавна притулилось возле крепости на Юрьевой горе. Было оно крупным и многолюдным – солдат в крепости следовало сытно кормить. Сарматы разорили его в первый же день осады, еще до прибытия лодии римлян.

– Карта указывает, что выход находится далеко за пределами поселения, в лесу, который мы называем Черным, – быстро произнесла Смила, постоянно оглядываясь.

– Почему? Почему лес Черным называется? – переспросил трибун. – Оттого, что Черная речка рядом?

– Нет. Там пропадали дети и старики, ушедшие собирать ягоды. В конце концов, я запретила туда ходить.

Тут уже и Германик начал оглядываться. Приказал женщине поднять повыше факел. Арочный коридор был уже чуть ли не вдвое выше, чем ранее. Но это не главное. Главное, что впереди зияла черной пастью то ли пещера, то ли громадный подземный грот.

– Что там? – коротко бросил Смиле.

Та присмотрелась к карте.

– Не знаю. Шкура была свернута, это место как раз на изломе. Краска полностью стерлась. Нет, погоди. Не стерлась! Кажется, кто-то ее просто стер!

Римлянин на мгновение задумался. Позади – смерть неминуемая, впереди – вероятная. Выбор небольшой. Ужасно заныла та часть головы, на которую пришелся удар согдийской железной булавы.

– Вот что, – поморщившись, заявил он, обращаясь к Смиле. – Давай-ка поменяем порядок следования. Теперь ты будешь идти не впереди, а за мной. Но по-прежнему остаешься светоносцем. Только теперь поднимай факел выше, чтобы я различал дорогу.

Зажгли четвертый факел и вошли в пещеру, настолько высокую, что даже поднятый факел не позволил разглядеть потолок. Не было видно и конца этой гигантской ямы. Почему-то воняло падалью.

Но это не главное. Главное, что совершенно отчетливо Константин Германик уловил, это едва ощутимое, но движение воздуха. Вот и огонь факела, высоко поднятого вверх, сильно качнулся. Самое странное, что воздух был местный, пещерный, явно несвежий. Откуда?

Вдруг за спиной раздался громкий шорох, напоминавший, скорее, хлопанье гигантских крыльев. Свирепо залаял Цербер, сорвавшись с поводка. Трибун резко обернулся, выставив вперед спату. С невидимого потолка сорвалась гигантская тень. Настолько черная, что выделялась даже в темноте пещеры. Кажется, птица. Нет, летучая мышь! Ужасающее человеческое лицо на месте клюва. Взмах большого крыла – и факел погас. Дико закричала Смила, и Германик увидел, как ее белое одеяние как бы само собой поднялось в воздух.

– Бей! – вскричал он, выбрасывая вперед и вверх руку со спатой.

Не достал. Но отчетливо увидел, как ярким зеленым светом взблеснул на пальце перстень с Абрасаксом. Очень ярко.

Через мгновение тело женщины упало к ногам трибуна. Чудовищная подземная ехидна, захлопав крыльями, исчезла так же быстро, как и появилась.

Глава ХLIV

Черный лес

Боевой офицер оказался в кромешной тьме. Первое, что он сделал, позвал Цербера. Раз, второй, третий. Наконец-то послышалось возбужденное дыхание пса, и любимец ткнулся большой башкой в бедро Константина Германика.

– Никуда не уходи, – велел Церберу хозяин. – Мы в антской преисподней. Тут даже дьявол летает. Все не как у людей.

Поделившись с собакой богословским рассуждением, трибун склонился над белеющим в черноте пещеры телом Смилы. Женщина прерывисто дышала. Германик без церемоний сорвал с ее пояса увесистый мешочек. На ощупь нашел в нем железную пластинку и кусок кремния. Достал также то ли сухой мох, то ли высушенный белый гриб, который он не раз видел на деревьях в местных лесах. Несколько раз сильно ударил железом о кремний. Искры упали на импровизированный фитиль, очень скоро офицер зажег факел. Осветил лицо Смилы. Оно было белее белой рубахи. На стенах пещеры скопилась влага, и трибун, ладонями собрав капли воды, смочил лоб и щеки антской воительницы.

– Где мои сыновья?! Я – у Чернобога, а они остались там… – простонала женщина, не открывая глаз. Она явно бредила.

«Не мудрено!» Константин Германик вспомнил громадную крылатую тень с людским обличьем. Впрочем, могло и привидеться. Водится же в местных краях маленькая птичка под названием «водяной бык». Он слышал, как эта пичуга в брачный сезон издавала мычанье таким густым басом, что куда там быку настоящему!

Трибун был классическим скептиком и потому не мог поверить