Невеста Дерини - Кэтрин Куртц

У Матиаса был такой вид, словно он едва мог поверить собственным ушам, а Лайем по-прежнему в немом изумлении взирал на Келсона. Альфей также был потрясен.

— Поэтому я возвращаю тебе твою корону, — заключил Келсон, протягивая ее Лайему с широкой улыбкой. — Пред Господом и собравшимися свидетелями я освобождаю тебя от обязанности служить мне и прошу лишь о том, чтобы ты, твои родичи и подданные стали нам — друзьями — точно так же, как я буду хранить верность и дружбу тебе и твоим близким. И пусть с Божьей помощью дружба восторжествует между нами и нашими будущими наследниками, так же, как и между нашими королевствами, во веки веков.

Потрясенный, Лайем взял корону, не сводя глаз с Келсона. Затем, чуть слышно всхлипнув, он по-братски обнялся с королем Гвиннеда. Изумленные зрители разразились приветственными возгласами, когда смысл происходящего, наконец, дошел до них.

Возгласы переросли в неумолчный торжествующий гул, когда Лайем, отступив на шаг, уверенно возложил корону себе на голову. А когда он обернулся к своим подданным и, взяв Келсона за запястье, также поднял руку в знак их нерушимой дружбы, то разразилась настоящая буря восторга. Возможно, не все присутствующие были до конца искренни, однако они видели, как король Гвиннеда выступил на защиту своего бывшего врага, объединившись с истинными торентцами против предателей и рискуя своей жизнью для защиты их падишаха. Это было хорошее начало.

Возгласы смолкли, лишь когда патриарх с клиром выстроились, дабы продолжить богослужение.

Трон перенесли в сторону, и Лайем положил на сиденье свою корону, прежде чем встать вместе со своими близкими перед Царскими Вратами, тогда как Альфей вошел в Святая Святых, дабы начать Божественную Литургию, которую в Торенте никто не называл мессой, как в Гвиннеде:

— Stomen kalos, stomen meta phobou, proskomen ten again Anaphoran en eirene prosphein… — выпевал хор. — Восстанем же, восстанем в благоговении и помолимся, дабы в мире принять Святые Дары.

Келсон, который наблюдал за богослужением вместе с Ариланом, Морганом и Дугалом, не понимал почти ни слова этой пышной литургии, — и мало что видел, поскольку Царские Врата закрывали вход в святилище, — но все же заметил достаточно, чтобы уловить момент освящения Даров, что было основой христианской веры и любого богослужения как на Западе, так и на Востоке.

Пытаясь следить за ходом литургии, насколько это было возможно, он сосредоточился, дабы принять причастие хотя бы духовно, поскольку не мог получить его на самом деле, не желая оскорбить торентцев своим слишком активным участием в их церемонии. Однако полностью предаться благочестивым размышлениям ему мешала та мысль, что в этот самый момент Махаэль претерпевает самую унизительную и мучительную смерть из всех возможных, — не так далеко от этой самой церкви. Это не слишком способствовало его душевному спокойствию.

Вот почему он постарался молиться об упокоении души Махаэля, а заодно и графа Бранинга, несмотря на то, что они были предателями, — и так глубоко задумался, что слегка вздрогнул, когда внезапно Арилан тронул его за локоть.

Подняв глаза, он обнаружил перед собой Матиаса, а за ним, чуть поодаль, стоял Лайем перед иконой святого Михаила, находившейся в левой части иконостаса. Похоже, он уже принял причастие. Остальные члены королевской свиты также выстроились, дабы принять Святые Дары.

— Государь, Лайем-Лайос просил сказать вам, что если желаете, вы также можете подойти и причаститься с нами, — прошептал ему Матиас. — Святейший Альфей дал согласие и просил передать, что будет счастлив дать вам вкусить от Святых Даров. Сам я еще не успел причаститься, и для меня будет большой честью, если мы сделаем это бок о бок.

Келсон покосился на Арилана, который согласно кивнул королю.

— Это не совсем обычно, сир, но и день сегодня был необычный. Раз уж приглашение исходит от короля и патриарха, я не вижу в этом ничего дурного.

Кивнув в ответ, Келсон снял корону и протянул ее Арилану, а затем подошел к Матиасу. Они встали позади графа Берронеса. По безмолвному жесту Матиаса, Келсон скрестил руки на груди ладонями к плечам, как полагалось по торонтскому обычаю. Он пропустил Матиаса вперед, молясь в душе, что ему будет прощен этот грех соблюдения чужой веры ради того, чтобы укрепить союз с новыми союзниками. Когда Матиас отошел в сторону, Келсон, склонив голову, выслушал традиционные слова от Альфея, одновременно выкладывавшего кусочек промокшего в вине хлеба из чаши на золотую ложку с длинной ручкой.

— То Kelsonous to anaxio lerei, to timion kaipanagion Soma kai Aima tou Kirios kai Theou kai Soteros emon lesou Christou…

— Слуга Божий Келсон принимает Плоть и Кровь Господа Бога и Спасителя нашего, Иисуса Христа, — перевел Матиас вполголоса. — Дабы очистился он от грехов для Жизни Вечной.

Внешне ритуал и слова могли отличаться, но Келсон не сомневался, что суть причастия осталась той же, — и привычное ощущение покоя снизошло на его душу, когда Альфей вложил ложку ему в рот.

Проглотив, он возблагодарил Господа за даруемое причащение, а также за надежду на мир между их двумя королевствами. Ощущение внутреннего спокойствия не покинуло его и тогда, когда Матиас препроводил короля обратно на его место, где дожидался Арилан и все остальные.

Однако спокойствие вмиг покинуло их за дверями церкви. Едва лишь клир и король со свитой вышли под яркое солнце, где их встретили радостные возгласы и вопли толпы, ожидавшей на площади перед Хагия-Иов, Келсон заметил, как Лайем устремил взор направо, туда, где продолжалась Дорога Королей, переходившая в Царское Поле с его морем гробниц и усыпальниц.

Там их взорам открылось зрелище, о котором Келсон старательно избегал думать во время святого причастия. Оно было одновременно менее и куда более ужасающим, чем он ожидал. По-прежнему в пышных одеждах, которые были на них во время киллиджалая, Махаэль и Бранинг, казалось, стояли прямо и неподвижно за вратами некрополя, склонив головы на грудь. Длинные одеяния скрывали колья, на которые были насажены их тела. Теймураз стоял в воротах, охраняемый двумя стражниками, между обоих мертвецов, склонив голову, подобно им.

Келсон был рад, что не может различить ни одного лица.

— Приведите сюда моего дядю, — велел Лайем одному из гвардейцев, отворачиваясь от зрелища казни, и решительно устремился к ожидающему его белому жеребцу, на которого его подсадил конюший.

— А вы, — добавил он, кивнув капитану гвардейцев, восседавшему на превосходном гнедом, — одолжите вашего скакуна моему другу, королю Гвиннеда.

Я желаю, чтобы он ехал одесную от меня, ибо он достоин такой чести.

Первый гвардеец немедленно поспешил исполнить приказание Лайема, а капитан торопливо спешился и подвел лошадь Келсону, чтобы тот мог сесть в седло. Но когда слуги принялись расправлять на крупе жеребца тяжелую мантию, за спиной у них послышался какой-то шум, и во вратах некрополя началось столпотворение.