Мать и Колыбель (СИ) - Alexandra Catherine

И на ладони протянул спутникам он небольшой кусок ярко выкрашенного в красный цвет льна. То был кусок её красной туники, в которой девушка была одета в этот день.

— Ай, чертовка! — облегчённо и грубо засмеялся Хельс. — Жива, да ещё оставляет следы для нас!

— Они держат путь в Коцит, — воскликнул Веррес, вскакивая на коня. — Вперёд!

— Дьяволица! — победоносно выкрикивал Руфин и радостно вскидывая к небесам сжатый кулак. — Говорил же вам: не пропадёт она! Красавица! Быть может, есть шанс у меня забрать её у карнеоласского принца и сделать своей невестой, супругой и хозяйкой поместья близ Селенара! Такую женщину нельзя упускать!

Арнил Вальдеборг и Гаральд Алистер застыли, ошеломлённо разглядывая сильванца. Затем глаза их засверкали, а кулаки сжались.

— Не глядите на меня так, Ваше Высочество! — смеялся сильванский вельможа, сияя на солнце радостью. — Такую барышню я не уступлю даже вам. Уж я не помедлю. Я сделаю ей предложение, как только мы вызволим её. Полагаю, на радостях она не откажется!

— Это мы ещё посмотрим, Кицвилан! — срывающимся голосом, изумляя всех грозностью и схожестью с отцом, прокричал Арнил, оседлав коня.

— Она имела неосторожность поощрить меня! — радостно восклицал он.

— Когда успела? — изумился Хельс.

— Не тем ли она поощрила тебя, что нос тебе разбила? — презрительно высказался принц, чем разжёг бесперебойные потоки ругани Руфина.

Гаральд, сглотнув бугристый ком бешенства, подступившего к горлу, отвернулся, чтобы скрыть и гнев, и потрясение, и торжество. «Она не могла иметь на него виды, — говорил себе он. — Не красноречивы ли были руки её, сжимавшие ладони мои накануне? Не красноречивы ли были слёзы её, которые я стирал поцелуями с её щек? А губы? У неё самые нежные и чудесные губы. И лишь мне дарила она свои поцелуи…».

После возвращения в Кеос слишком часто думал он об отношениях Арнила, потерявшего голову от чар целительницы, строгой, всё ещё избегавшей его. Вопреки тем грязным слухам, что подпитывали Нелей, верные лазутчики Гаральда сообщали, что спальню свою по ночам покидала она лишь для того, чтобы навестить Провидицу в лесу. И что даже в безлюдных местах держалась она от принца на некотором расстоянии. И в предосудительных отношениях с другими мужчинами не замечена. И лишь тот танец на балу, когда Арнил поцеловал её, отзывался в душе Гаральда неистовством.

И так далёк показался Нелей молодому агенту, и столь безосновательной и глупой показалась ему его былая ревность…

Солнце третьего дня уже заканчивало своё необратимое увядание, когда путники завидели лихие утёсы Коцита с боками, покрытыми малахитами непроходимых лесов. Утёсы Крови, — как называли в Архее скалы Коцита, — нежились на летнем ветру, к небу вздымая свои шевелюры да бороды.

Держа в руке ещё несколько ярко-красных лоскутков, найденных по дороге, Авдий молча кивнул на бессловные вопросы своих спутников, и все пришпорили коней. И сердца их забились чаще, надежда засияла в глазах с новой силой, и оружие сверкнуло ярче, чем когда-либо.

Следы уводили в глубь лесов и гор. Для лошадей Авдий и Гаральд быстро отыскали менее опасные тропы.

— Мы должны найти этих тварей до темноты, — шептал Хельс. — Иначе вновь нам придётся потерять кучу времени.

— Осталось недолго, — выдохнул Гаральд, и весь дух его превратился в одну сплошную готовность и непоколебимую решимость.

Поначалу казалось, что край безлюден. Но чем глубже путники уходили в лес, тем оглушительнее становилась тишь, тем ещё зловеще выл ветер и будто доносил до неискушённого слуха мучительные стоны осуждённых на мучительную гибель пленников.

— Кровавая нас ждёт ночка, — вздохнул Кицвилан, вынимая из ножен меч и крепко сжимая боевой топорик.

Когда ночь накрыла лес непроницаемой стеной, путники услышали равномерные гулы и стуки, будто сами горы издавали их. Через какое-то время после спуска далеко меж деревьями узрели они отблески многочисленных костров да факелов, сияющих в ночи гранатами. Не слышны ни стоны, ни крики. Лишь стук разливал по округе своё яростное крещендо.

Мужчины крадучись подобрались поближе к вражескому лагерю, и ледяной пот прошиб всех: кроме нескольких часовых, выстроившихся вокруг алтаря, не было никого. Кривые шлемы с короткими рогами, загнутыми кверху. Неуклюжее подобие кожаных поножей, наручей и кирас покрывали их тела поверх тёмных лохмотьев и замысловатых нательных рисунков. Вооружённые копьями и ладными мечами, вероятно, заимствованными у поверженных врагов, они сурово несли свой караул у пустого тёмного алтаря, годами омывавшегося кровью. Неподалёку виднелся единственный и неохраняемый вход в пещеру, откуда доносились редкие звуки человеческих голосов: постанывания, шелест молитв. То были пленные, среди которых, без сомнения, находилась и Акме.

Осознание мелькнуло в разуме Гаральда, подействовав на него, будто красная тряпка на быка, и он бы пустился в бой, если бы Авдий не задержал его стальной хваткой и не рявкнул: «Да что это с тобою?».

Поблизости не видно никого, кроме часовых. Множество следов, перемешиваясь, сплошным потоком уводило на запад от Коцита.

— Необходимо выманить тех, кто в пещере, — прошептал Хельс.

— Это ловушка, — возразил Кицвилан. — Не могли же они оставить всего пятерых человек!

— Проверю, — ответил тот.

— Полагаю, все будут тебе весьма признательны, если ты снизойдёшь до посвящения нас в свои планы, — заявил Арнил.

— Отрадно слышать, что ты ещё способен думать головой, Твоё Высочество, и ждать подходящих моментов, — парировал Хельс. — А то будешь покоиться в соборе святого Иоанна в Миларе рядом со своим дедом, в то время как Акме будет тосковать без тебя в Кеосе.

Арнил густо покраснел: нетерпение жгло его. Гаральд же вновь почувствовал, как волна торжества греет его от одного воспоминания, как та самая девушка, которую упорно прочили в возлюбленные принцу, покорно обращала лицо к нему, сыну герцога, а не к сыну короля, как от нежности плавился свет её глаз, как прерывалось дыхание её при поцелуе, как дрожала она всем станом своим и как ненасытна, желанна и нестерпимо хороша она была.

Каждый, заняв свои позиции, с замершим сердцем наблюдал, как Хельс оттягивает тетиву маленького охотничьего лука, готовясь заиграть боевой марш, который неотразимым штурмом должен был смести Коцит разрушительными волнами крови. Капитан Личной Гвардии карнеоласского государя был силён и меток. Каждая стрела, слетевшая с его лука, пронзала шлем любой прочности.

Стрела с прикованной к острию смертью беззаботно зазвенела и радостно вонзилась в глаз одного из стражей. Не успел гулко рухнуть первый, как тотчас был подкошен второй, за ним третий, а на перепуганные вопли четвёртого из заветной пещеры начали вылетать остальные. Пятеро были уложены немедля из арбалета Руфина Кицвилана, притаившегося напротив.

Оба перемещались резво, будто призраки, не позволяя определить перепуганному и ошеломлённому противнику, откуда именно велась стрельба. Гаральд прикрывал товарищей, в ход пускал свои маленькие, но смертоносные ножи, легко, почти любовно прокручивая их пальцами, стремясь побыстрее покончить с неприятелем и заключить Акме в объятия.

Чудовищная скорость, внезапность, невидимость врага застали коцитцев врасплох. Оставшиеся укрылись в пещере, а пленники, сообразив, что происходит, затрясли гору оживлённым гулом.

Дикарей оказалось так мало, что путники занервничали. Они оцепили вход в пещеру, постоянно оглядываясь по сторонам, чтобы не пропустить возможность нападения дополнительным отрядом противника.

— Они здесь! — вдруг послышался из пещеры глухой мужской голос, полный надежды. — Их тридцать! — и одобрительный шум остальных жертв наполнил пещеру.

— Куда же делись остальные? — изумлённо шептал Арнил, морщась, ибо раненая нога и рука нестерпимо гудели.

— Тридцать мне одному хватит! — воскликнул Хельс, крепче сжимая топор. — Головы всех тридцати я заботливо уложу на их алтари.