О красоте - Зэди Смит

Нахлобучив бейсболку, Говард помчался вниз, Мер- док со всех лап припустил за ним. В кухне дети вешали на плечи кто сумку, кто рюкзак.

- Стоп! - сказал Говард, шаря по пустому буфету. - Где мои ключи от машины?

- Понятия не имею, - безразлично отозвалась Зора.

- Джером! Где ключи?

- Успокойся.

- Еще чего. Никто не выйдет отсюда, пока я их не найду.

В итоге из-за Говарда все опоздали. Странно, почему дети, даже взрослые, слушаются родительских приказов. Они покорно переворачивали кухню в поисках ключей. Посмотрели в вероятных, а затем и в невероятных, глупых местах - едва Говарду чудилось, что кто-то бездельничает, он взрывался, как петарда. Ключей нигде не было.

- С меня хватит. Жарища! Я на улице, - крикнул Леви и вышел. Через минуту он вернулся: оказалось, ключи висели в дверце машины.

- Ты гений! - воскликнул Говард. - Так, живее, живее, выходим. Сигнализацию включаем, ключи берем, поторопись, народ!

На улице пекло. Чтобы открыть дверцу раскаленной машины, Говард обмотал руку подолом рубашки. Кожаный салон обжигал так, что пришлось подложить сумку.

- Я не еду, - сказала Зора, загородившись ладонью от солнца. - Просто потому, что ты этого ждал. Не захотелось подменяться в свою смену.

Говард терпеливо улыбнулся. Это было в характере его дочери: закусить удила и гордо мчаться куда глаза глядят. Сейчас она перевоплотилась в ангела милосердия, поэтому сильно важничала. Как-никак, в ее власти было «утопить» и Монти, и Говарда. Отцу она настоятельно порекомендовала взять годичный отпуск{50}, и он принял помилование с благодарностью. Зоре оставалось в Веллингтоне два года, и, по ее мнению, колледж стал тесен для них двоих. Монти удалось сохранить должность, но не принципы. Он махнул рукой на вольнослушателей, и вольнослушатели остались, правда, Зора бросила семинар поэзии. Эти героические акты доброй воли даровали Зоре чувство поистине нерушимого превосходства, которым она бесконечно наслаждалась. Единственным пятном на ее совести был Карл. Она ушла с семинара поэзии, чтобы он мог там остаться, но он больше не приходил. Он вообще исчез из Веллингтона. Когда Зора набралась храбрости позвонить, его мобильный был отключен. Она привлекла к розыскам Клер; из зарплатных ведомостей удалось узнать адрес, но на посланные письма никто не отвечал. Когда Зора собралась с духом и нанесла визит, его мать лаконично сказала, что он съехал; большего от нее добиться не удалось. Она даже на порог Зору не пустила, держалась настороженно, видимо, подозревая в этой светлокожей негритянке с правильным выговором социального работника или сотрудника полиции, а от них только и жди неприятностей. Прошло пять месяцев, но Зоре изо дня в день попадались Карловы двойники - парни в толстовках с капюшонами, свободных джинсах, фирменных кроссовках, с большими черными наушниками, - и каждый раз его имя рвалось у нее из груди и застревало в горле. Иногда она все же произносила его вслух. Но никто из парней ни разу не обернулся.

- В город кому-нибудь надо? - спросил Говард. - С удовольствием подброшу, куда скажете.

Спустя две минуты Говард опустил пассажирское стекло и посигналил своим спускающимся с холма полуголым детям. В ответ те показали ему средний палец.

Он проехал через Веллингтон и оставил его позади. За ветровым стеклом плыло раскаленное марево; играл струнный оркестр сверчков. Говард слушал в машине «Лакримозу», опустив стекла и прибавляя звук, словно подросток. Трам-па-па, трам-па-па. Когда музыка замедлялась, он тоже сбавлял скорость. Впереди замаячил Бостон с его Большой трубой[112]. Сорок минут стоял Говард в толчее замерших машин. Когда он, наконец, выбрался из какого-то длинного, как жизнь, тоннеля, зазвонил мобильник.

- Говард? Это Смит. Хорошо, что ты взял трубку. Как дела, дружище?

Он говорил с напускным спокойствием. Раньше это всегда помогало, но теперь Говард приучал себя смотреть правде в глаза.

- Смит, я опаздываю. Очень сильно.

- Не переживай. Время еще есть. Проектор с презентацией я уже установил. Где конкретно ты сейчас?

Говард назвал место. В трубке повисло тревожное молчание.

- Знаешь что? - сказал Смит. - Сделаю-ка я небольшое сообщение. А ты как раз минут через двадцать подоспеешь.

Тридцать минут спустя Большая труба, наконец, выплюнула близкого к удару Говарда в город. Под каждой подмышкой на темно-синей ткани распустились крупные цветки пота. Чтобы не связываться с односторонним движением, он в панике бросил машину за пять кварталов. Захлопнул дверь и припустил что было сил, на бегу, через плечо, заперев машину брелоком для сигнализации. Пот стекал меж ягодиц и хлюпал в сандалиях; пока он доберется до места, на стопе сверху вздуются волдыри. После ухода Кики Говард решил бросить курить и теперь проклял себя за это: легкие ничуть не лучше справлялись с нагрузкой, чем пять месяцев назад. Вдобавок он набрал десять килограммов.

- Одиночество бегуна на длинную дистанцию![113] - приветствовал его Смит, когда он, запыхавшись, показался из-за угла. - Ты добрался, все нормально. Передохни минутку, отдышись.

Говард оперся на него, не в силах вымолвить ни слова.

- Все хорошо, - убеждал его Смит. - Выглядишь молодцом.

- Меня сейчас вывернет.

- Нет-нет, Говард. Не вывернет, не волнуйся. Пойдем, нас ждут.

В помещении работал такой мощный кондиционер, что пот мгновенно застывал. Смит взял Говарда под локоть, провел по одному коридору, по другому и отпустил лишь у какой-то слегка приоткрытой двери. В узкую щель виделся краешек кафедры, стол и кувшин с водой, в котором плавали две лимонные дольки.

- Чтобы врубить прибор, просто нажми на красную кнопку - она будет на кафедре, у тебя под рукой. Каждый раз, как нажимаешь, картинки меняются - в точности в нужном порядке.

- Все в сборе? - спросил Говард.

- Кто хоть что-то из себя представляет - да, - ответил Смит и распахнул дверь.

Говард вошел. Его приветствовали вежливыми, но усталыми аплодисментами. Заняв свое место, Говард извинился за опоздание. Краем глаза отметил в зале пять- шесть людей с кафедры истории искусств, а также Клер, Эрскайна, Кристиана с Мередит и нескольких студентов - из бывших и настоящих. Джек Френч привел жену и детей. Говард был тронут. Они совсем не обязаны были приходить. По веллингтонским меркам он был ходячим трупом: монографии нет и вряд ли будет, зато на носу скандальный развод; да и его годичный отпуск подозрительно похож на первый шаг к пенсии. И все-таки они пришли. Говард еще раз извинился за задержку и преувеличенно посетовал на то, что плохо знаком с используемым оборудованием.

Говард добрался до середины вступительной речи, как вдруг перед его глазами отчетливо встала желтая папка - она так и осталась лежать там, на заднем сиденье, в пяти кварталах отсюда. Он замолк на полуслове и целую минуту молчал. Он слышал, как заерзали в креслах его слушатели. Чувствовал резкий запах своего пота. Что они думают, глядя на него? Говард нажал на красную кнопку. Свет в зале, повинуясь реостату, стал замедленно гаснуть, словно Говард собирался создать интимную обстановку. Он посмотрел в зал в поисках виновника спецэффекта, а вместо этого обнаружил Кики - в шестом ряду, справа, она заинтересованно наблюдала, как в сгущающемся сумраке за его спиной проступало изображение. В ее косе была алая лента, обнаженные плечи излучали сияние.

Говард снова нажал на красную кнопку. Появилась картина. Выждав минуту, он нажал еще раз. Следующая картина. Он нажимал, нажимал. На экране сменялись лица: ангелы, синдики, купцы, хирурги, студенты, писатели, крестьяне, короли, Рембрандт. Снова Рембрандт. И снова он. Гость из Помоны одобрительно закивал. Говард нажал на красную кнопку. До него донесся привычно громкий шепот Джека Френча: «Ральф, обрати внимание на последовательность картин». Говард нажал на красную кнопку. Ничего не произошло. Конец. Он посмотрел в зал и увидел Кики - она улыбалась своим коленям. Остальные, слегка хмурясь, глядели на освещенную стену. Обернувшись, Говард посмотрел на изображение.

- «Хендрикье на купании», 1654, - хрипло сказал он и замолчал.

На стене по икры в воде стояла миловидная пухлая голландка в простой белой рубашке. Слушатели Говарда посмотрели на нее, перевели взгляд на Говарда, потом обратно - ждали толкования. Женщина же, стыдливо отводя глаза, смотрела в воду. Казалось, она размышляла, стоит ли заходить глубже. Поверхность воды была темная, зеркальная - осторожный купальщик никогда не знает, что от такой ждать. Говард поглядел на Кики. В ее лицо, смысл его жизни. Неожиданно Кики тоже на него взглянула - и, кажется, по-доброму, без злобы. Говард молчал. В молчании прошла еще минута. По залу прошелестел недоуменный шепоток. Говард увеличил проекцию, как учил его Смит. Пространство заполнила женская плоть. Говард снова посмотрел в зал и снова увидел одну только Кики. И улыбнулся ей. Она тоже улыбнулась. Отвела глаза, но улыбнулась. Говард повернулся к женщине на стене, Хендрикье, возлюбленной Рембрандта. За исключением рук, написанных небрежно и расплывчато - краски набросаны и размазаны кистью, тончайшие оттенки кожи были переданы мастерски: и меловая белизна, и яркая розовость, и проступающая синева вен, и обязательный у всех нас желтоватый оттенок- намек на то, что с нами будет.