Родом из ВДВ - Валентин Бадрак

– Пойдем, Дэд, потолкуем, – предложил чеченец.

Игорь Николаевич, ни слова не говоря, отвернулся от своих и собирался уже следовать за провожатым, когда услышал еще раз робкий голос:

– Товарищ майор, вы ж нас не оставите, правда?!

Комбат не выдержал и оглянулся. Солдат-механик был невыразимо жалок и потерян, глаза у него покраснели и блестели от слез, совсем как у незаслуженно брошенного ребенка, которого поставили в угол, в то время как все собираются в цирк. Комбат молча, с горечью посмотрел на оттопыренные коленки его грязного, в нескольких местах порванного камуфляжа. И за эти коленки, и за грязь, и за дыры, и за его неприкаянную душу он, майор Дидусь, боевой кадровый командир, несет полную и безоговорочную личную ответственность. Игорь перевел взгляд на офицера. Лейтенант превратился в полупрозрачное эфирное существо. Он молчаливо покачивался на тонких ногах и слабо реагировал на происходящее вокруг. Но когда Игорь Николаевич опять отвернулся, вдруг рухнул наземь, подкошенный внезапной потерей сознания. Механик с неуместной здесь суетливостью и бросившийся к ним чеченский часовой поставили офицера на ноги. Тот наклонил голову и хотел упереться руками в полусогнутые, подрагивающие, острые, как у мальчика, колени – его, кажется, мутило, и он слабо контролировал происходящее. Но чеченец не позволил ему этого сделать, легко толкнув под локоть, и лейтенант послушно выпрямился, закатив при этом глаза к небу.

– Товарищ майор, вы ж нас не оставите, правда?! – жалобно вновь заговорил-завопил солдат, непроизвольно складывая руки в жесте мольбы. Его лицо окончательно потеряло человеческий облик; теперь перед командиром было уже просто измученное жертвенное животное, которое привели на бойню. И это животное трепыхалось, не чувствуя безнадежности ситуации, подчиняясь инстинкту жизни, последнему осязаемому аргументу, вслед за которым неминуемо следует конвульсия смерти.

– А как думаешь, если я уже сюда за вами пришел?! – Игорь Николаевич не выдержал и тут же пожалел об этом, потому что провожатый чеченец окинул его неодобрительным взглядом, в котором сквозили снисхождение и насмешка. И опять лицо горца, привлекательное в спокойном состоянии, исказилось, осклабилось, и показался темный, вероятно прогнивший, зуб.

Когда они подошли к импровизированному столику из нескольких больших камней, поставленных вокруг валуна побольше с немного наклонной и почти плоской поверхностью, Игорь Николаевич оторопел. Перед ним за созданным природой столом сидел тот самый непримиримый бесстрашный и удалой Умар, которому он когда-то по приказу вышестоящего командования передал в Гудауте целую гору оружия. Тот самый хитроумный и очень конкретный, как они говорили, Умар, который в девяносто третьем сумел стать заместителем министра обороны Абхазии, выплыв на поверхность уже под своим собственным именем – Шамиль Басаев. И тот самый Умар, или Шамиль, который наглостью, дерзостью, высокомерием и откровенным презрением к человеческой жизни приобрел дурную славу могильщика, кладбищенского распорядителя. Но и, конечно, тот самый Шамиль, с которым они когда-то сидели за одним столом и который, вероятно, должен был помнить его, Игоря Николаевича. Имя этого человека уже стало черным логотипом чеченского мятежа, хотя еще не приобрело ярко-кровавого оттенка в глазах всего пресловутого международного сообщества. Рядом с ним восседали двое более старших по возрасту людей, оба безбородые, с черными злыми глазами, в черных чеченских шапках, похожие в равной степени и на советников, и на манекенов генеральского эскорта. Сонмище разнообразных мыслей пронеслось у комбата за считаные мгновения. Как теперь вести себя? Начать игру, разыграв воспоминания, обняться с ним? Или, наоборот, сделать вид, что они незнакомы, никогда не встречались? А если он кинется обниматься, а Шамиль сыграет против, выставит его на посмешище? И как это все отразится на судьбах двух людей, спасти, отвоевать жизни которых он просто обязан? Комбату оставалось до каменного столика несколько шагов, а он все не мог избрать четкую линию поведения. Он не испытывал страха, вернее, боялся лишь оказаться несостоятельным и не суметь вырвать две попавшие в смертельный капкан души, не вытащить их из когтей стервятников. Пока Игорь Николаевич приближался, он ощущал действие черной харизмы Басаева, которая обволакивала его, словно жертву, гипнотизируя сокрушительной энергией. Комбат в этот миг готов был поклясться, что он отчетливо видел темную тень убийцы. И опять Игорь Николаевич не мог не признать: эта энергетика в равной степени вызывала в нем ненависть и восхищение. Как и раньше, более всего поражали глаза этого дикого горца: властные, испепеляющие. Это были глаза человека, давно преступившего грань человеческого и нечеловеческого, привыкшего балансировать между жизнью и смертью, готового равнодушно отправить любого на плаху или миловать. Игорь Николаевич почему-то подумал, что люди с такими глазами не только сами могут без сомнений и тяжести в сердце убивать женщин и детей, топтать агонизирующие тела, но и добиться, чтобы подчиненные делали то же самое. «Ведь он и сам готов умереть в любой момент своей жизни, потому что он – воин до мозга костей. Но отчего это, откуда в них такая звериная угрюмость и дисциплинированная сосредоточенность на смерти, ведь они даже строевым шагом не ходят да и возможности оружия знают гораздо хуже, чем мы?» – вопрошал себя комбат в те доли секунды. Но пока Игорь Николаевич думал, мучивший его доселе вопрос решился сам собой.

– Садысь, Дэд, потолкуем, – заговорил Шамиль размеренным, убийственно-спокойным голосом, впиваясь в Игоря Николаевича черными горящими глазами, – рассказывай, зачэм пришел?

Комбат присел, решив играть некоторое время по их правилам, с учетом их нравов и традиций. Он ощутил твердый холод скальной породы под собой.

– Ты сам знаешь, Шамиль, – начал Игорь Николаевич спокойно, хотя чувствовал, как мешает ему сконцентрироваться предательски клокочущее в груди сердце. – Двое моих людей у тебя, но они ничего не сделали такого, за что надо платить головами.

– Плохо знаэшь своих людей, Дэд. Они сбили нашу машину и сдэлали это нарочно. Покалэчили моего человека…

Шамиль говорил один и говорил медленно, как будто смакуя каждое слово, наслаждаясь своей властью и тем, что только он и никто иной решит судьбу двух российских военных. Игорь Николаевич подумал, что ему никто не посмеет помешать, даже он. И когда комбат смотрел на этого чернобородого бойца в широкополой шляпе, какие носят пограничники, оглядывал его добротный разгрузник, из левого верхнего кармашка которого торчал гранатный запал с кольцом, сомнения в успехе исполинским червем стали заползать в его душу. И все же он решил напомнить об оказанной когда-то услуге.

– Шамиль, я пришел как старый знакомый, – он хотел сказать «как старый друг», но передумал. – Я очень прошу отпустить этих двух людей, ну хотя бы в память о нашей встрече в Гудауте.

После этих слов глаза Шамиля внезапно вспыхнули холодным обжигающим огнем. Так загораются глаза боксера, когда он во время поединка вдруг видит, что противник непоправимо открылся и стал уязвим.

– Ты знаэшь наш обычай, знаэшь, что все уже рэшено… Но для тэбя путь свободен. Батальон может идти…

Игорь Николаевич заскрежетал зубами от бессильной ярости, он понял свою ошибку. У этих людей никогда ничего нельзя просить! Они хуже закостенелых вертухаев, гораздо хуже. Просьба ими всегда расценивается только как слабость. Теперь Шамиль вызывал в нем отвращение, а также растущее желание вцепиться ему в глотку, привязать к дереву и пальнуть из гранатомета, чтобы ошметки его дрянного тела разнесло ветром. За своих он будет бороться до конца. Это святое дело, и он, лично он, отвечает за их души, он – их ангел-хранитель.

Некоторое время комбат молчал, низко наклонив голову. Затем поднял ее и, глядя прямо в глаза Шамилю, твердо, как тяжелую штангу, выжал из глотки слова:

– Я без своих не уйду. И отсюда, – тут Игорь Николаевич кивнул в сторону лагеря, – тоже никто не уйдет.

Шамиль выдержал взгляд, да Игорь Николаевич и не ожидал его испугать. Выражение лица горца оставалось абсолютно бесстрастным, безэмоциональным, как будто замороженным. Едва видимая насмешка вынырнула из недр его естества и тут же ящерицей ускользнула, упряталась в норку скрытной души. Глаза же его пронизывали насквозь, заглядывали в самое нутро, ощупывали Игоря Николаевича. Теперь противники смотрели друг на друга в упор, как будто проверяя твердость намерений. Но это оказалось тяжелым испытанием для обоих, и они одновременно отвели глаза в разные стороны. Как два автомобиля, мчащиеся лоб в лоб на бешеной скорости и в последний момент разом избегающие столкновения. Оставаясь при этом непримиримыми.

– Дэло твое. Будэт много крови… Много бэссмысленных смэртей. Это твое рэшение.