Секрет Сабины Шпильрайн - Нина Абрамовна Воронель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После обеда Лина позвала Юрика сесть рядом с ней, а мы с Феликсом устроились за их спинами и приступили наконец к чтению Лининых записей. Сознаюсь, ничего подобного я не ожидала: это был роман, настоящая драма – без дураков, которая превращала в детский лепет все, показанное в киноклубе „Форум“. Мы прочли один раз и тут же стали перечитывать, чтобы ухватить все мельчайшие детали. Но вместить в память все подробности оказалось невозможно: их было так много, они были такие яркие и ни на что не похожие, а главное, поражали своей несомненной подлинностью. Мы так увлеклись, что не заметили, как самолет выпустил шасси и приземлился в аэропорту Шереметьево.
Когда Лина, опираясь на руку Юрика, двинулась к выходу, у меня хватило смелости спросить:
– Лина Викторовна, откуда вы все это взяли?
Она засмеялась и ответила шуткой из старого анекдота про японца, изучавшего русский язык. Она постучала себя по лбу и сказала:
– Шестьдесят лет это лежало тут, в жопе.
– А как оно туда попало?
Мы уже спускались вниз по трапу.
– Это отдельный роман, его надо бы тоже записать, если хватит сил.
Встречать Лину приехал в роскошном „мерседесе“ ее сын Марат – тот, который преуспел и построил трехэтажную дачу на Николиной Горе.
Пока он укладывал Линин чемоданчик в багажник, я успела спросить ее:
– Надеюсь, ваш личный роман тоже лежит в жопе?
Но ответа не услышала: Марат быстрым движением усадил мать в машину и отъехал – у него не было времени на пустые разговоры.
Однако Лина все же протянула мне из окна его визитную карточку:
– Позвони, если будет нужно.
Марат сверкнул на меня недобрым серым глазом, и я вдруг вспомнила, что года три назад он, приехав навестить мать, довольно настойчиво приударял за мной. Между нами ничего не произошло, хоть был он мужик интересный, а я не играла в монахиню, но тогда у меня был кто-то другой, а Марат не из тех людей, которые забывают поражения.
– Чего он так на тебя хмурится? – спросил чуткий Феликс. – У тебя с ним что-то было?
– Ты постепенно превращаешься в Отелло, – отшутилась я и аккуратно спрятала карточку в сумку.
Наша неделя в гостинице „Матрешка“ пролетала, как сон, мы редко выходили из номера не только из-за отвратной погоды, но и потому, что были очень заняты любовью и Сабиной. Мы интенсивно знакомились друг с другом – ведь, как известно, курортный роман – не повод для знакомства. К моему ужасу, Феликс мне нравился все больше и больше, и я не знала, как я смогу дальше жить без него.
На четвертый день мокрый снег, непрерывно валивший с неба, согласился на краткий перерыв, и мы решили сходить в книжный магазин, рекламировавший свой иностранный отдел и отдел книг по искусству, благо, он был где-то за углом. Оскальзываясь и уминая снежную кашу непригодной для такой погоды обувью, мы ввалились в букинистический магазин „Кругозор“, где, кроме нас, не было ни души. Феликс отправился в иностранный отдел, а я – в художественный.
Пока Феликс перебирал немецкие книги в надежде найти хоть какое-то упоминание о Сабине, я рылась в отложенной в сторону стопке старых альбомов, про которые продавщица сказала: „И съесть горько, и выкинуть жалко“.
Почти с самого дна стопки я случайно вытащила старый альбом, в заглавии которого все было необычно – он назывался „Памяти Сабины“, и автора его звали Васька Пикассо, год издания 1956. Я перелистала слегка пожелтевшие страницы. В основном это были черно-белые рисунки редкой выразительности – рука автора, не дрогнув, одной линией изображала осенние пейзажи, батальные сцены и несколько портретов в полосатой тюремной одежде, которые показались мне портретом одного и того же человека, написанным с разных позиций.
Альбом открывался женским портретом, выписанным скупо, любовно и четко: большие черные глаза, высокие скулы, маленький нежный рот, словно созданный для поцелуев. В углу неровным детским почерком было написано „Сабина, любовь моя“.
– Феликс! – закричала я, позабыв, что в этом храме искусств нужно соблюдать тишину, – посмотри, что я нашла!
Феликс подбежал, зажимая локтем какую-то книгу, поглядел через мое плечо и ахнул:
– Ну и имя – Васька Пикассо!
– При чем тут имя? Ты глянь – может быть, это портрет нашей Сабины?
– Об этом можно спросить только у твоей Лины.
– Тогда пошли звонить!
Мы наспех купили обе книги, мою – за три рубля, Феликсову – „Воспоминания, сновидения, размышления“ Карла Густава Юнга – за 230 рублей, и галопом помчались в гостиницу, разбрызгивая лужи. В номере мы быстро сбросили мокрые туфли и носки, влезли под одеяло и стали названивать Лине. Задача оказалась непростой – на карточке было три телефонных номера, из которых один не отвечал, второй оказался факсом, а третий после долгого перепева гудков произнес официальным женским голосом: „Резиденция Марата Столярова“.
Испуганная стальной неумолимостью этого голоса, я робко попросила к телефону Лину Викторовну.
– Она устала и прилегла отдохнуть, – все так же неумолимо оборвал меня голос, но я устояла и попросила позвать Марата.
– Кто его спрашивает? – сурово уточнил голос.
Я, робко покосившись на Феликса, промямлила:
– Скажите, Лилька-золотая ручка, – и тут же вылетела из кровати, подгоняемая мощным пинком под зад.
– Ты и Марату золотая ручка? – прорычал Феликс, вмиг утратив всю свою европейскую вежливость. На выяснение отношений времени не осталось, потому что Марат уже взял трубку.
– Чего тебе надо? – спросил он самым хамским тоном.
– Пожалуйста, немедленно позови маму.
– Тебе же сказали: она устала и прилегла отдохнуть.
– Ты передай ей, что это по поводу Сабины, и увидишь, что она тут же придет в себя.
– Расскажешь ей это через три дня в аэропорту.
– Послушай, если ты не подзовешь ее сейчас же к телефону, она никогда тебе этого не простит.
Не знаю, чем бы это кончилось, если бы в комнату не вошла Лина.
– Кто там? Лилька? – спросила она. – Дай-ка мне трубку!
И тут все мигом уладилось: Марат, сердито ворча, выдал ей машину с шофером, а потом передумал и решил сам нас сопровождать. Пока они собирались и добирались, мне пришлось потратить немало сил и времени, чтобы убедить Феликса, что золотая ручка – это всего-навсего моя всенародная лабораторная кличка. Пришлось даже пустить в ход эту самую золотую ручку, чтобы смягчить его
