Страхи мудреца. Книга 2 - Патрик Ротфусс

Осторожность.

Я пытался разобраться со всем, что отсюда следовало.

— Но как же до вас доходят новости? — спросил я. — У вас же нету бродячих актеров, что странствуют из города в город, как же вы поддерживаете связь с внешним миром?

Вашет самодовольно усмехнулась и повела рукой, указывая на горы, выметенные ветрами.

— Как тебе кажется, сильно ли это место заботится о том, что происходит в мире?

Она опустила руку.

— Впрочем, все не так плохо, как ты думаешь. Торговцев-коробейников у нас привечают больше, чем во многих других краях. А уж лудильщиков — тем паче. Да мы и сами немало странствуем. Те, кто носит алое, уходят и возвращаются, принося с собой вести.

Она ободряюще положила руку мне на плечо.

— И временами сюда все же забредают певцы или музыканты. Но они не играют перед всем городом. Они приходят в гости к какой-нибудь одной семье. И то они выступают не иначе как за ширмой, чтобы их не было видно. Адемского музыканта всегда можно узнать по высокой ширме, которую они таскают за спиной.

Она слегка поджала губы.

— Но даже на них у нас смотрят косо. Ремесло это полезное, но непочтенное.

Я немного успокоился. От одной мысли о стране, где не приемлют артистов, мне сделалось нехорошо, почти дурно. Но место со странными обычаями я понять мог. Подстраиваться под вкусы публики нам, эдема руэ, так же привычно, как менять костюмы.

Вашет продолжала:

— Так уж у нас принято, и тебе стоит смириться с этим, чем раньше, тем лучше. Я это говорю как женщина, которая много постранствовала. Я восемь лет провела среди варваров. Я даже слушала музыку с посторонними людьми!

Она сказала это с гордостью, вызывающе вскинув голову.

— Да-да, и не раз!

— А петь на людях тебе не доводилось? — спросил я.

Лицо Вашет окаменело.

— Задавать такие вопросы невежливо, — напряженно ответила она. — И друзей ты здесь таким образом не наживешь.

— Да нет, — поспешно сказал я, — я просто хотел сказать, что, если бы ты попробовала, ты бы, возможно, обнаружила, что ничего постыдного тут нет. Наоборот, это приносит людям радость.

Вашет сурово взглянула на меня и твердо сделала жесты «отказ» и «окончательно и бесповоротно».

— Квоут, я много путешествовала и много повидала. Многие здешние адемы неплохо ориентируются во внешнем мире. Мы знаем про музыкантов. И, откровенно говоря, многие из нас питают тайное, постыдное влечение к ним. Точно так же, как ваши люди в восторге от искусных модеганских куртизанок.

Она жестко взглянула на меня.

— Но при этом я бы не хотела, чтобы моя дочь привела домой музыканта, если ты понимаешь, что я имею в виду. Точно так же, как никто не станет думать лучше о Темпи, если станет известно, что он поделился кетаном с таким, как ты. Держи это при себе. Тебя и так ждет достаточно трудностей без того, чтобы все Адемре знало, что ты еще и музыкант вдобавок.

ГЛАВА 114

ОДНА-ЕДИНСТВЕННАЯ ОСТРАЯ СТРЕЛА

Я нехотя послушался совета Вашет. И, хотя руки так и чесались, в тот вечер я не стал доставать лютню и оглашать музыкой свой укромный уголок школы. Более того, я задвинул футляр с лютней подальше под кровать, чтобы слухи не разнеслись по школе от одного ее вида.

В течение нескольких дней я только и делал, что учился у Вашет. В столовой я сидел один и ни с кем заговаривать не пытался, потому что внезапно начал стесняться своего языка. Карсерет держалась на расстоянии, но все время присутствовала и следила за мной неподвижным злым змеиным взглядом.

Я пользовался тем, что Вашет великолепно владела атуранским, и задавал тысячи вопросов, которые были слишком сложными для Темпи.

Я выжидал три дня, прежде чем задать ей вопрос, который медленно тлел во мне с тех пор, как я достиг подножий Штормвала. С моей точки зрения, это демонстрировало небывалую выдержку.

— Вашет, — спросил я, — а у вашего народа есть предания о чандрианах?

Она посмотрела на меня. Ее лицо, обычно выразительное, внезапно сделалось бесстрастным.

— И какое отношение это имеет к твоему языку жестов?

Ее рука изобразила несколько вариантов жеста, обозначающего неодобрение и упрек.

— Никакого, — сказал я.

— Тогда, значит, это имеет отношение к твоему умению сражаться? — спросила она.

— Нет, — признал я. — Но…

— Так, стало быть, это как-то связано с кетаном? — сказала Вашет. — Или с летани? А быть может, это касается некоего тонкого оттенка значения в адемском языке?

— Мне просто интересно.

Вашет вздохнула.

— Нельзя ли попросить тебя сосредоточить свои интересы на более насущных вещах? — осведомилась она и показала раздражение, суровый упрек.

Я поспешно сменил тему. Вашет была для меня не только наставницей, но и единственной собеседницей. Мне меньше всего хотелось ее разозлить или создать у нее впечатление, будто я уделяю мало внимания ее урокам.

Но, если не считать этого единственного разочарования, Вашет была блестящим источником информации. На мои бесконечные вопросы она отвечала быстро и понятно. В результате я невольно чувствовал, будто мои навыки речи и боевых искусств развиваются со скоростью ветра.

Вашет моего энтузиазма не разделяла и не стеснялась сообщать мне об этом. Весьма красноречиво. На двух языках.

Мы с Вашет находились в потаенной долине, где росло меч-дерево. Около часа мы отрабатывали удары и блоки руками и теперь сидели в высокой траве и переводили дух.

Точнее, дух переводил я. Вашет ничуть не запыхалась. Работать со мной было для нее пустяком, и не бывало еще такого, чтобы она не сумела наказать меня за медлительность, лениво протянув руку мимо всех моих блоков, чтобы отвесить мне легкую затрещину.

— Вашет, — сказал я, набираясь храбрости спросить о том, что тревожило меня уже некоторое время, — а можно задать один вопрос, может быть, несколько дерзкий?

— Я предпочитаю дерзких учеников, — сказала она. — И я надеялась, что мы уже миновали ту стадию, когда стоило беспокоиться о таких вещах.

— А в чем смысл всего вот этого? — я указал на нас с нею.

— Смысл «всего вот этого», — передразнила она, — в том, чтобы научить тебя сражаться несколько лучше, чем малыш, напившийся вина своей матери.

В тот день ее светлые волосы были заплетены в две коротких косы, заброшенных за плечи. Это придавало ей странно девичий вид и отнюдь не прибавило мне самоуважения, поскольку за последний час она раз за разом швыряла меня наземь, вынуждала просить пощады и щедро отвешивала мне бесчисленные тумаки и пинки, увесистые, но милосердно сдерживаемые.