Король нищих - Жюльетта Бенцони

— Вы отправили в дальнюю поездку с важной миссией больного?

— Ранение у него было легкое, и, поверьте мне, он был совершенно здоров, когда мы с ним расстаюсь в Шантийи…

— Он был совсем близко, и я с ним не встретилась?

— В отдельных случаях двенадцать лье — это слишком далеко. Перестаньте волноваться, дорогая моя, и окажите мне немного доверия: он скоро верится к вам…

Что оставалось делать после столь чудесных зазрений, если не поблагодарить и откланяться? Сильви проделала это с изяществом, и принц, которому она, казалось, нравилась все больше и больше, причем он почти этого не скрывал, — проводил ее до кареты. Сильви это было очень неприятно: если мужу дамы поручают тайную и, вероятно, опасную миссию, то ухаживания за этой дамой означали проявление самого дурного вкуса, хотя она не впервые отмечала досадную склонность принцев к дурному вкусу. Своей мыслью она поделилась с Персевалем, что вызвало у крестного улыбку.

— Не принимайте принца за царя Соломона, а нашего дорогого герцога за воина Урия! Я, напротив, думаю: если принц слегка приволокнулся за вами это лучшее доказательство, что вы можете быть спокойны за вашего мужа. Жан не тот мужчина, с кем можно сыграть подобную шутку, и даже Конде подобное в голову не придет.

Успокоившись на сей счет, Сильви не без лукавства вспомнила о Франсуа де Бофоре. Это было очень на него похоже: попытаться в одиночку захватить город, чтобы освободить одного пленного. Настоящее безумие, но, поскольку Бофор хотел совершить его ради любви к ней, Сильви оно очень льстило…

Между тем она ошибалась, считая, будто порвала с Пале-Роялем. Январским утром Сильви получила записку от госпожи де Мотвиль: оказывается. королева волновалась, почему Сильви не появляется при дворе, и выражала опасение, не заболела ли ее фрейлина. Если Сильви здорова, то королева желает видеть ее сегодня, в праздник Богоявления; юный король тоже требовал, чтобы Сильви присутствовала у него на ужине, где будут делить пирог с сюрпризом…

В этот день было холодно, и Сильви очень не хотелось покидать теплый дом крестного. Сохраняя тяжелое воспоминание о последнем визите к королеве, она, может быть, и ответила бы, что больна, но госпожа де Мотвиль писала, что Сильви требует к себе ее «друг» Людовик, и она была не в силах ни в чем отказать этому ребенку…

Когда карета несла ее в Пале-Рояль, Сильви вспомнила другой праздник Богоявления — это было почти двенадцать лет назад! — когда госпожа де Вандом везла ее, пятнадцатилетнюю девочку, чтобы она стала фрейлиной при королеве. Сейчас тоже стояла зима, но город, по которому она проезжала, выглядел совсем иначе. Даже праздники Рождества и Нового года, которые еще чувствовались, были не в состоянии вернуть Парижу облик тех прежних дней, когда в столице царил строгий порядок Ришелье. Теперь почти нельзя было встретить спокойных, безмятежных людей, зато навстречу попадалось слишком много неказистых, злобных мужчин и женщин, которых относительное затишье, наступившее после августовских баррикад, еще не заставило вернуться в их логова. Несмотря на холод, на улицах тут и там стояли и шушукались группки людей, а из трактиров Сваливались пьяные горлопаны, которые приставами к прохожим, заставляя их выкрикивать: «Долой Мазарини!» Люди не заставляли себя упрашивать!

Грегуар твердой рукой удерживал лошадей, понимая, что, если они кого-нибудь слегка заденут, это приведет к серьезному инциденту. Накануне упряжка кареты госпожи д'Эльбеф сбила какого-то клерка; карету взяли штурмом, опрокинули, и только вмешательство взвода мушкетеров, случайно проезжавших мимо, спасло пассажиров. В Пале-Рояле, охраняемом отныне, как крепость, обстановка была тягостнее, чем обычно, а главное, не столь легкомысленна. Все с каким-то смутным страхом обсуждали последние новости из Англии, где короля Карла I отдали под суд его мятежные подданные. Особенно внимательно слушали племянницу королевы, дочь Месье, Марию-Луизу де Монпансье, носившую титул Мадемуазель. Это была своеобразная амазонка двадцати одного года, не очень красивая, скорее неуклюжая. Честолюбивые мечты Мадемуазель соответствовали размеру ее огромного приданого и были устремлены к власти. У нее был хорошо подвешен язык, и она, не стесняясь, говорила дерзости всем, даже королеве.

Сейчас она рассказывала о своем визите в Лувр, который днем нанесла королеве Генриетте Английской, своей тетке, и расписывала, в каком убожестве та живет.

— Дорогой Мазарини ограничивает ее во всем… В ее покоях стоит такой холод, что малышка Генриетта, ее дочь, не вылезает из постели, чтобы хоть немного согреться! Ей больше не выплачивают пенсию, которую назначили, когда она приехала во Францию. Вероятно, кардинал хочет приобрести себе еще кое-какие бриллианты?

— Успокойтесь, племянница! — оборвала ее королева. — Если вы приходите сюда лишь для того, чтобы злословить о нашем министре, вас здесь долго терпеть не будут.

— Я буду единственная в Париже, кто о нем не злословит, ваше величество! Но жалкое положение, в каком он держит несчастных женщин…

— Почему бы вам — ведь вы так богаты! — не заняться ими?

— Именно это я и сделала! Я дала милорду Джермину, который заботится о них, денег на дрова, но зима не скоро кончится…

Появление Сильви в большом кабинете внесло некоторое разнообразие. Увидев ее, маленький король, игравший в солдатики с братом и двумя сыновьями фрейлины — их мать умиленно наблюдала за детьми, — забросил игру, чтобы броситься навстречу Сильви, но остановился перед ней в нескольких шагах, когда она склонилась в реверансе.

— Вот и вы, наконец! Почему мы вас больше не видим, герцогиня? Неужели вы хотите нас покинуть?

— Тот, кто посмеет покинуть своего короля, будет предателем, заслуживающим смерти, ваше величество, — с улыбкой ответила Сильви. — Но мой король знает, что я его люблю…

Он молча смотрел на нее. Пронзительный взгляд Людовика, казалось, проникал в самую глубину ее души. Потом он подал Сильви руку и сказал:

— Навсегда запомните слова, которые вы только что сказали, мадам, ибо я буду помнить их всю жизнь.

После этого Сильви подошла к Анне Австрийкой и увидела, что двумя дамами, сидевшими рядом с королевой, были госпожа де Вандом и госпожа де Немур. Все трое оказали Сильви теплый прием; королева, похоже, забыла о своем прежнем дурном настроении. Оставив свою племянницу разглагольствовать, она приказала подать праздничные пироги с запеченными бобами. Анна Австрийская нашла боб, велела принести гипокрас и выпила бокал под рукоплескания всех придворных, кричавших: «Королева пьет!» Затем детей отвели в их покои, а для королевы и придворных дам накрыли ужин, тогда как большая часть гостей разошлась, чтобы отправиться на, пир, который в этот вечер устраивал маршал де Грамон. Мазарини тоже должен был присутствовать на ужине. Во время всей этой суматохи Сильви и Элизабет де Немур оказались наедине.