Том 1. Здравствуй, путь! - Алексей Кожевников

— Спит, — шепчет она, — спит. Перебудьте где-нибудь! — и, охваченная морозом, возвращается в комнату, где осторожно прикрывает одеялом оголившиеся синежилые ноги старика. Ей хочется удержать при нем потревоженный, но не успевший отлететь сон.

Через полчаса к бригадиру и Ледневу, разгуливающим по коридору, снова выбегает Оленька, уже причесанная и умытая.

— Товарищ Гусев, пожалуйста! А вы, товарищ Леднев, сначала пройдите к Широземову, а потом сюда.

— Со мной не желают разговаривать? — начинает бормотать уязвленный Леднев.

— Нет, нет, совсем не то. Начальник извиняется перед вами. Но к Гусеву у него очень важное, неотложное дело, — говорит Оленька и, кивнув Ледневу успокоительно: «Скоро примет и вас», прикрывает за бригадиром дверь. Она крепко помнит, что сразу принять всех нельзя, а обижать вредно, и делает свое дело привратника внимательно, осторожно, как плясунья на канате. Елкин слишком устал, его чувства вырываются подчас в обидной для людей наготе и резкости, и Оленька старательно, когда они идут через нее, смягчает их и передает людям остывшими. Вот тут на ее вопрос: «Кого сначала позвать?» — старик ответил: «Гусева. Леднева пусть сперва продубит Широземов». Могла ли она передать дословно?

Елкин охотно разрешает девушке фильтровать его слова и отношения, это освобождает его от постоянной и трудной работы взнуздывать себя, оглядываться на мелкие страстишки сотрудников и подчиненных, когда оглядываться некогда.

— Садись! Оленька, чаю! — Елкин сильно тряхнул холодную, иссиня-темную руку бригадира. — Знаешь, теперь все в твоих руках, вчера все сбросил на тебя.

— Как это? — Бригадир отставил чай и вздернул голову.

— Да вот решил обрадовать тебя.

— Ну, ну, слушаю.

— Половина рабочих подала заявления об уходе. Чем удержать их?

— А чем держались в войну?! Жили и в окопах и без них, в нагольном снегу, а держались. — Бригадир снова взялся за чай.

— Мы объявили, что скоро получим нефтяные печки и у всех будет тепло.

— Какие печки? Откуда?

— Нефтяные. Ты выдумаешь. И печки и нефть — все должен выдумать ты! — Елкин оглянулся на дверь и заговорил тише: — Пока ничто, нуль, а держимся и работаем. Сегодня подпишем договор на досрочное окончание дороги. Как же не кончить досрочно, когда у нас все условия. Даже топливо?!

— Н-да, интересно. Но только… — загудел бригадир.

— Постой, погоди! — остановил его Елкин. Он говорил, захлебываясь неудержимой радостью. — Профсоюз, верно, уже подписывает. Хочешь, узнаем? — Снял трубку. — Рабочком! Поступают новые заявления об уходе? Нет, Великолепно! Берут обратно? Еще лучше. Что? Кузница вызывает на соревнование рабочих Огуз Окюрген. — Повесил трубку. — Позвони любому прорабу, он уж не заплачет по вчерашнему. У нас редкие ребята. Широземов, Козинов наверняка обежали палатки и бараки, всех поставили под ружье. Редкие, дай им только ступеньку опереться, все сделают.

— А через неделю трахнет…

— Не дадим. На что же ты, наша палочка-выручалочка?! Мне пока много печек не надо, мне хоть бы одну — показать, что топится и греет. Всего одну!

— В первой-то весь гвоздь. Нефть, керосин, хоть что-то горючее все-таки будет?

— Немножко, совсем немножко. Ты больше на себя рассчитывай, на выдумку!

— Есть, понятно! — Гусев попросил, чтобы Елкин распорядился приютить его в кузнице и ушел туда творить печку.

Елкину позвонил Широземов:

— Партком и рабочком решили убрать Адеева и предлагают вам убрать Леднева.

Елкин запротестовал:

— Леднева не отдам. Пусть вредитель, лишенец, вор, заключенный, но мне нужен инженер, понимающий дело. Водите его под конвоем, следите за ним днем и ночью, но он должен быть на линии. Усевичу я не доверю. А больше кто? Назовите! Пустыня!

Широземов решил заново переобсудить положение Леднева с Фоминым.

Наконец, принятый Елкиным, Леднев говорил, разглядывая свои отточенные розоватые ногти:

— Я могу считать себя свободным? Как можно понять по всему, Широземов подозревает меня в тягчайших преступлениях и готовит мне тюрьму.

— А вот узнаем. — Елкин позвонил Широземову. — Инженер Леднев интересуется, как вы там решили быть с ним. Согласны со мной? Следовательно, вам, товарищ Леднев, придется остаться.

— И в конце концов дослужиться до тюрьмы? Похоже, что мне определенно не избежать ее.

— Мы с вами сбиваемся на бесплодную, пустопорожнюю дискуссию. Я вам приказываю довести разъезд до смычки! Если вы не хотите оказаться в роли сознательного, злостного вредителя, если вы не считаете себя таковым, можете сами продлить эти если… то вечером прошу на совещание. До вечера можете подумать. — Елкин оделся и вышел.

Следом за ним, поеживаясь и пофыркивая, вышел Леднев.

— Зачем я вам нужен? — спросил он на площади. — Мне вторую неделю не дают дров. Зачем я вам такой неспособный?

— Работать! — огрызнулся Елкин и свернул в рабочком.

На совещание Леднев пришел одним из первых, подсел к Шуре Грохотовой и проговорил с оттенком обиды и насмешки:

— Как чувствуете себя, моя предательница? Я не знаю, чего вы добивались, но добились… Я остаюсь на Джунгарском. Как вам нравится? Елкин намерен вытянуть из меня все кишки.

— Вам не стыдно перед стариком, вам, против него, молодому?! Саботировать, а потом по-мальчишески мелко, трусливо оправдываться?!

— Тише, тише! — Леднев взял Шуру за локоть. — Вы готовы публично бичевать меня. Поменьше экспансии… Обойдемся как-нибудь по-иному, помягче.

— Вы намерены по-прежнему пасовать перед всеми и кем угодно? Мы вас… — Шура повернулась и шепнула в тонкое, совершенно лишенное мясистости, ухо Леднева: — Заставим! Вытащим из скорлупы! Мы вам не дадим предательствовать из-за какого-то мелкого честолюбия и скверненького пренебрежения!

Леднев смял обиду и пробормотал:

— Извините за предательницу, я это не сурьезно. Когда вы едете обратно? Приглашаю завтра со мной: в машине и скорей, и не так холодно.

Появился Усевич и, приветственно помахав Шуре ушком шапки, спросил Леднева:

— Как ваши дела?

— В прежнем положении, продолжаю оставаться на занимаемой должности.

— Да-а?! — Усевич быстро повернулся к Шуре и с плохо замаскированной досадой пробормотал: — Я полагал, что ваша экспедиция кончится по-другому. Вы помните, как сердились на товарища Леднева? — Покачал головой. — Так сердились!.. Впрочем, женщины непостоянны в своих чувствах.

Он ехал на участок со сладкой мыслью получить от Елкина должность разжалованного Леднева и был уязвлен неожиданным результатом Шуриной поездки.

Вопрос о Джунгарском, как недостаточно выясненный для широкой огласки, не был включен в повестку совещания, и она приобрела складный, бодрый тон:

1. Доклад Елкина.

2. Досрочное окончание постройки.

3. Соцсоревнование между целыми пунктами и между группами рабочих на этих пунктах.

От доклада с первого и до последнего слова струилось тепло, точно обещанные печки уже действовали, и предложение о досрочном окончании постройки не вызвало тех сомнений и споров, какие можно было предполагать. Но предложение соревноваться уперлось в глухую стену нежелания у большинства прорабов. Они доказывали, что соревнование излишне, поскольку уже решено закончить постройку дороги досрочно.

Попросил слово Широземов.

— Товарищи не договаривают, — крикнул он. — Хотят спрятаться за формальность. На досрочную постройку согласились, а соревнование не принимают — почему? Просто — не хотят отвечать за смычку, думают отыграться вхолостую. Сорвись смычка, наши прорабы и в ус не дунут. Они скажут: какое нам дело, что постановили собранием, с него и спрашивай! А на собранье прорабы в меньшинстве. Соревнование — другой коленкор, личная ответственность, подпись, ручательство. Поэтому прорабы и уперлись. Поскольку мы постановили закончить раньше срока, это постановление надо закрепить соревнованием, без него — оно клочок бумаги, ни для кого не обязательная беллетристика.

Противники соревнования, пойманные на одном, быстро перевооружились и снова начали борьбу. Застрельщиком явился Усевич, он потребовал по сто пятьдесят буров на компрессор в день — больше двух тысяч на все работающие машины.

— Товарищи, это — или сознательный срыв, или наша могила! — завопили кузнецы. — Если Усевич не завышает, мы обречены: наша кузница может давать только триста — четыреста буров в день.

— Обречены, могила! — кричал Усевич. Потеряв надежду на повышение, он обозлился на всех, как ограбленный до нитки, и всем хотел досадить чем ни придется.

Тут выступил Козинов. Ему еще раз пригодилось знание бурильного дела:

— Усевич безбожно, вредительски запрашивает. Они эти буры перевезти не успеют.