Царские забавы - Евгений Сухов

Дернулся Петр разок и затих, вывернув на кафтан выжженный язык.

Глава 4

Не прошли без следа полуночные молитвы, усох малость Иван Васильевич, и, как печать изнурительного бдения, лицо покрылось редкой паутинкой больших и малых морщин. И если тело его казалось твердым, словно было выковано искусным мастером из булатной стали, то ряса, с которой он почти не расставался многие месяцы, была вырублена из единого куска черного гранита. Остановится Иван Васильевич во дворе и мгновенно притягивает к себе взгляды всей дворни, как святитель, сошедший на землю. А уж если встанет государь в проходе, так не увидать за громадиной даже полуденного солнца.

Москва молилась вместе с государем. Совершала поклоны исступленно, и было видно, что в усердии москвичи не желают уступать царю. И всякий иноземный гость, приезжавший в столицу, задавался вопросом: «Как много надо грешить, чтобы так яростно каяться? А может, московиты проведали о приближении вселенского потопа и потому решили, что настало время для очистительных молитв? Эти русские очень мудры, если решили, что другого времени может не быть».

Почешет немец затылок, поправит панталоны и пойдет в кабак пить медовуху. Странный народ эти русские вместе с их цесарем Иваном: грешат всегда порознь, а каяться любят вместе. А в глазах каждого московита, даже при его усердном молении, можно увидеть столько пронырства и хитрости…

Москва в эти дни напоминала один богомольный двор, где стенания и громкие причитания на площадях были таким же обычным делом, как звон вериг на шее у бродяг или колокольный звон перед церковной службой.

Город молился уже неделю, миряне поразбивали лбами полы в соборах и церквях (так велико было усердие!), а митрополит Кирилл не унимался. Он выходил в просторном рубище на Ивановскую площадь и, уподобившись глашатаю, вопил во всеуслышание:

— Господа москвичи, призываю вас ко всеобщему покаянию. Спасите государя и свои заблудшие души молитвами. Кайтесь денно и нощно, только тогда господь сумеет простить вас и чад ваших!

Москвичи, привыкшие слушаться митрополита даже в малом, воспринимали слова Кирилла так, как если бы это говорил родитель.

— Молимся, владыка, — дружно отвечали из толпы. — Чего же нам еще остается, как не покаяние!

Что бы ни говорил митрополит, его слова всегда были услышаны. Скажи он мирянам: «Для божьего блага следует сгинуть в кострище!» — толпы усердных сограждан выполнят и этот его страшный наказ.

Немцев удивляло умение русских жить сообща. Московиты собирались в огромные толпы только затем, чтобы проорать с дюжину песен, сразиться в кулачном бою, а потом пожаловаться на горькую судьбу. Иногда могло показаться, что не было для них большей радости, чем наставить друг другу синяков и шишек, а потом, обнявшись за плечи, с веселой матерной бранью разойтись по домам.

Английский посол граф Боус не любил Москву. Дважды он приезжал в Стольную, и оба раза приходилось ютиться в деревянном доме в две клети, где прислуживали ему три толстые бабы в испачканных передниках. От них постоянно пахло луком и прошлогодним сеном, однако это женщинам не мешало смотреть на него так, как будто они были близки. Английский граф думал о том, как эти бабы не похожи на хорошеньких дворянок в далекой слякотной Англии, которые умели отдаваться в темных подвалах замка с таким изяществом, как будто это происходило на широкой кровати под бархатным балдахином.

Были у графа Боуса и мимолетные свидания с прелестными голубоглазыми боярышнями, которых именитому гостю поставляли с царского двора любезные бояре, и, если бы не эти маленькие радости, дожидаться приема к государю было бы совсем тоскливо. Холод и снег — это не самые лучшие спутники одиночества.

Иван Васильевич любил выдерживать послов в гостиных дворах подолгу, и ожидание в две недели не было самым страшным. Однако от такой жизни закисали многие послы и пили вино так рьяно, как будто половину жизни провели в России.

В этот приезд аудиенции к царю Боусу дожидаться не пришлось — едва въехал посол в Земляной город, как к его карете было приставлено полторы сотни стрельцов, которые общались с послом весьма учтиво.

Графа Боуса провели в Грановитую палату, где государь привечал наиболее именитых гостей. Иван Васильевич даже поднялся английскому послу навстречу, но, сделав шаг, предусмотрительно остановился.

Боус собирался говорить об отмене пошлин на английские товары и еще о том, что хорошо было бы, если бы лукавые воеводы не чинили купцам преград для продвижения в глубину России, а лучше того, пособили бы добраться до Средней Азии, известной всему свету мягкими коврами и тонкой чеканкой.

Боус уже открыл было рот, чтобы поблагодарить царя Ивана за торговые ряды для английских купцов в Великом Новгороде и Москве, но царь заговорил первым.

— Слыхали ли вы о том, что я целый год как вдов? — спросил государь.

Посол хотел ответить, что англичане больше озабочены неприятностями, которые им доставляют на море испанцы, но, подумав, отвечал достойно, стараясь вложить в свои слова как можно больше скорби:

— О да, цезарь Иван, королева Англии Елизавета скорбит вместе с вами о смерти царицы Анастасии Романовны.

Крякнул с досады государь, зашептались между собой бояре. Хотел ответить Иван Васильевич, что после смерти царицы Анастасии минуло более десяти лет, что за это время он успел обвенчаться четыре раза, но отвечал сдержанно, как того требовал придворный этикет:

— Передай английской царице Елизавете, что я очень тронут ее участием.

Посол поклонился, но больше для того, чтобы рассмотреть на своих башмаках тяжелую золотую пряжку с пятью изумрудами, которую он купил перед отъездом в Москву у знаменитого польского ювелира. Каменья сверкали кошачьими глазами при малейшем колебании свечей, и Боусу всякий раз казалось, что огонь сумеет выпрыгнуть через прозрачные гладкие грани и спалит башмаки до серого пепла. Однако московиты больше интересовались его очками и панталонами, которые крепко облепили толстые ляжки.

— Я передам ваши слова английской королеве.

Четверо крепких рынд застыли у Боуса за спиной с инкрустированными золотом топориками, которые они держали на своих плечах. Графу подумалось о том, что примерно таким оружием английские палачи рубят бунтовщикам головы и будет куда благоразумнее не вертеть шеей и смотреть прямо в глаза царю.

А Иван Васильевич продолжал:

— Жениться я надумал. — Это было сказано с тем видом, как если бы от английского посла зависела предстоящая женитьба. — Я уж не первый раз женат, граф, только не везло мне с супружницами. Все мои жены, кроме первой, слыли прелюбодейками, хулу на меня говорили, настрадался я с ними, а ведь из гноища до своего трона возвышал. А мне бы такую женушку отыскать, чтобы кровь мою древнюю уважить сумела и сама была бы знатной породы. — Боус уважительно наклонил голову, совсем не понимая, куда движется разговор. Граф решил выслушать русского царя до конца, предчувствуя, что финал предстоящей беседы должен быть содержательным. — Так вот, я хотел спросить у тебя, Боус, есть ли у твоей королевы женишок на примете?

— Нет, цезарь Иван, — отвечал английский посол, — наша королева строгих правил.

Граф Боус мог бы много рассказать о своей королеве, например, что Елизавета Тюдор, несмотря на глубокую религиозность, слыла большой блудницей и любимым ее занятием было обезглавливание бывших фаворитов.

Однако Боус, конечно же, промолчал.

— Так вот что я тебе хочу поведать, — со значением продолжал Иван Васильевич, — ежели твоя королева не против… взял бы я ее замуж!

Боус едва не поперхнулся от такого сообщения. Граф подумал, с каким ехидством он будет рассказывать о своей беседе с царем Иваном на приеме у королевы. Елизавета любит позлословить и своим острым языком выставила на смех едва ли не всех королей, и ее злые шутки бродили по всем государствам Европы.

Боус был так молод и полон сил, что действительно ему было непонятно: какое еще чувство, кроме жалости, может вызвать престарелая королева?

Брак двух стариков наверняка сумеет распотешить всю Европу, эта новость будет сытной пищей для разговора на ближайшие два года.

— О! — только и сумел протянуть посол в восхищении. — Английская королева будет польщена предложением русского цезаря.

Боус был наслышан о любовных похождениях русского царя, чьи придворные в один голос заявляли о том, что в Москве уже не осталось двора, где не пролилось бы благодатное семя Ивана Васильевича.

— Иконописцы портрет мой пишут. Ты его передашь своей государыне. А я о своем сватовстве грамоту королеве отпишу.

— Так и сделаю, цезарь. — Легкий поклон, чтобы спрятать усмешку.

— На словах еще скажи государыне, что мужик я ладный и до баб очень охоч, так что упрекнуть меня ей будет не за что. Ежели уладишь мою женитьбу, дам тебе такой оклад, какого твои графья в Англии не имеют.