Военное искусство Александра Великого - Джон Фуллер

Политическая цель Гитлера состояла в том, чтобы установить гегемонию в Европе, и для ее достижения требовалось решить две задачи. Первая состояла в том, чтобы завоевать и присоединить большую часть территории России к Европе, основав Третий рейх, который обладал бы такой экономической мощью, что мог бы господствовать над всей Европой. Вторая задача состояла в том, чтобы одержать победу над Великобританией и Францией, если они выступят в поддержку России.

По своему характеру эти две задачи были очень разными. Хотя внутренний фронт Великобритании был незначительным, а во Франции в основном состоял из людей, не желающих войны и не обязательно нелояльных к своей стране, в России ситуация была иной. Большинство ее западных провинций, а именно Украина и Белоруссия, с населением 40 млн человек, угнетались русскими, и, поскольку большинство населения выступало против советского режима, внутренний фронт сопротивления в России был огромен. В 1939 г. Россия все еще оставалась такой, какой ее за столетие до этого описал Теодор Моммзен, – «мусорный ящик, сдерживаемый ржавым обручем царизма»; сломается обруч – и ящик рассыплется на куски. Западная задача Гитлера была главным образом военной, его восточная задача – политической.

Гитлер пошел по стопам Филиппа, чтобы установить гегемонию; он создал новую модель армии, основанную на мобильности, и непосредственно перед началом войны он вступил со Сталиным в ложный союз. Затем он за двадцать семь дней захватил Польшу и, чтобы выказать добрую волю в отношении России, поделился с ней своей военной добычей. После этого он обратился против Запада, захватил Данию за один день, завоевал Норвегию за двадцать три дня, Голландию – за пять, Бельгию – за восемнадцать, Францию – за тридцать девять, Югославию – за двенадцать и Грецию – за двадцать один день. Филипп не мог бы усовершенствовать его стратегию, и, умри Гитлер в тот день, когда свастика появилась над Акрополем, на страницах истории он мог бы красоваться рядом с основателем Македонской империи. Но он пережил этот момент, и отсвет Филиппа угас вместе с ним.

За несколько лет до начала войны в беседе с Германом Раушнингом Гитлер сказал: «Место артиллерийской подготовки перед всеобщим наступлением пехоты в окопной войне в будущем займет революционная пропаганда, чтобы пробить психологическую защиту врага прежде, чем это начнет делать армия… Как морально сломить врага еще до начала войны – вот что меня занимает. Всякий, кто сражался на поле битвы, хочет избежать кровопролития… Мы не станем избегать насаждения революций. Уроки революций – это секреты новой стратегии. Этому я научился у большевиков. Я не боюсь в этом сознаться. Нужно всегда учиться у своего врага. Знакома вам доктрина переворотов? Изучите ее. Тогда вы узнаете нашу цель… Я сделал революционную доктрину основой своей политики» (Говорит Гитлер. 1939. С. 19–21).

Это напоминает стратегию Филиппа: подчини своего врага изнутри, если это политически возможно, это и легче, и более выгодно, чем разбить неприятеля.

Если такая доктрина была верна во время подготовки к войне, она оказывалась вдвойне актуальна при начале войны, особенно для России благодаря ее огромному внутреннему фронту. С Францией было покончено, Великобритания на время обессилела, и все, что требовалось Гитлеру для достижения его второй цели, – завоевать и присоединить большую часть Европейской России – это привести свою революционную политику в действие. Другими словами, ему требовалось стать союзником угнетенных народов России и разрушить советскую империю изнутри, как в свое время Александр разрушил Персидскую империю.

Этот курс ему посоветовал осуществить доктор Альфред Розенберг, его советник по внешней политике, балтийский немец, хорошо знакомый с внутренними условиями в России. Он указал Гитлеру на то, что Россия «никогда не была единым национальным государством, но государством различных национальностей»; что проблема Германии не в том, чтобы реконструировать Российскую империю, но развалить ее; не вводить новую политическую систему среди покоренных народов, но признать каждую национальность и обеспечить ей самостоятельность. «Нам следует заявить, – сказал он, – что мы боремся не против российского народа, но против большевистской системы и что наша борьба приведет к самоопределению наций»[240]. Другими словами, Гитлеру следовало заявить, что его цель – освобождение порабощенных народов Западной России; это соответствовало бы политике Александра. Но Гитлер был настолько зачарован военными успехами, что отказался от идеи, основанной на революционной стратегии, которую он излагал Раушнингу. Он полагал, что Россия будет повержена, как Франция, несмотря на то что Россия наделена необозримыми пространствами, куда можно отступать, что знали все предыдущие завоеватели. Соответственно он отверг предложение Розенберга и заявил: «Цель нашей политики – разрезать гигантский пирог так, чтобы Россия была сначала подчинена, затем нами управлялась, а затем эксплуатировалась… Естественно, – сказал он, – громадные территории должны быть замирены как можно скорее; этого легче всего добиться, расстреливая каждого, кто окажется нам враждебен»[241]. Вместо того чтобы предложить свободу порабощенным народам, он захотел обратить их в рабство, а если бы они стали сопротивляться, уничтожить их.

В начале немецкого вторжения простые люди повсюду приветствовали их как освободителей; украинцы считали Гитлера спасителем Европы; белорусы горели желанием сражаться на его стороне; целые казачьи дивизии перебегали на сторону врага; толпами сдавались грузины, армяне, туркмены, татары и узбеки, так же как и украинцы, белорусы и казаки. «В Ростове, – пишет Эрих Керн, – по всему городу люди стояли на улицах, готовые приветствовать нас… Никогда прежде не видел я столь внезапной перемены. Большевиков больше не было. Враг исчез, и, куда бы мы ни приходили, повсюду мы встречали смеющихся, машущих нам людей. Советская империя трещала по швам»[242].

Затем пришел Гиммлер с его палачами и «российский народ вспомнил наполеоновские страсти», пишет Керн, «мы дали в руки большевикам такое орудие политического сплочения, какое им и не снилось, мы позволили им превратить эту войну в «патриотическую» (там же. С. 108). А Вальтер Гёрлитц заявляет: «Тот факт, что разрушение большевизма вскоре стало средством и простым стремлением уничтожить и обратить в рабство славянские народы, – был самой роковой ошибкой из всех неудач целой кампании»[243].

Многие историки считают, что неудача Гитлера в попытке взять Москву в 1941 г. стала поворотным моментом войны; однако у этого события есть политическая подоплека. Если бы он выступал в роли освободителя, а не палача, то весьма вероятно, что советская империя развалилась бы прежде, чем США вступили в войну, и следовательно, Гитлер избежал бы того, чего боялся более всего, – полномасштабной войны на два фронта. Несмотря на его военную несостоятельность, его трагической ошибкой была скорее политика, нежели стратегия: если бы он полагался на контрреволюцию, вместо завоевания, то не случилось бы и нежелательного для него поворотного момента в этой войне. Он потерпел сокрушительное поражение не от русских, а от своей глупости.