Вторжение в рай - Алекс Ратерфорд

Он въедет в Бирюзовые ворота, ничего не стыдясь, с высоко поднятой головой.

— Стража!

На оклик Бабура в шатер заглянул караульный.

— Созвать мой военный совет.

Бабур смотрел вслед послу и его свите, покидавшим лагерь. В седельной суме посол увозил в Персию грамоту, в которой тот клялся в верности шаху Исмаилу, а в лагере нынче ночью должен был состояться новый пир. Бабур намеревался собрать командиров и объявить, что, как только прибудет персидское подкрепление, они выступят на северо-восток, к Самарканду, дабы очистить от узбекской заразы и провозгласить его, Бабура, воцарение. Его люди, воодушевляемые надеждой на богатую поживу, примут это известие с восторгом. А объявлять им о сделке, заключенной с шахом, совершенно без надобности. На то еще будет время, потом, когда дворцы и мечети Самарканда с их голубыми куполами снова окажутся в его владении и нужно будет сообщить об этом горожанам. Впрочем, зачем? Какое им дело до таких подробностей: достаточно и того, что вместо дикарей-узбеков ими снова будет править законный владыка из рода Тимура. Персы отбудут в свою далекую страну, а он вскоре сможет подумать о новых завоеваниях.

Бабури, конечно, будет залечивать где-то свою уязвленную гордость заодно с разбитым носом. Сейчас, когда гнев остыл, дело было сделано и персы уехали, Бабуру хотелось встретиться с другом и помириться. Он ведь так многого не сказал, а многое хоть и сказал, да не так.

По-прежнему в ярко-зеленой, цвета Самарканда, тунике, которую со значением надел, устраивая прощальный прием для посла, Бабур направился через лагерь к шатру Бабури, стоявшему рядом с палаткой Байсангара.

Полог был отдернут. Войдя, он увидел, что ковры на полу заляпаны кровью, немногочисленные пожитки, в основном одежда, были разбросаны так, словно кто-то торопливо в них рылся, выбирая, что взять, а что оставить. В углу виднелась какая-то деревяшка, оказавшаяся, при ближайшем рассмотрении, луком с прилагавшимся к нему золоченым, со вставленным «тигриным глазом», колчаном, которые Бабури получил вместе с почтенным титулом Квор-беги, Владыки Лука. Лук был сломан пополам, колчан раздавлен, как будто его топтали, самоцветы повыпадали из гнезд. Бабур поднял один — маленький круглый камень был холоден.

Он выбежал наружу, чуть не споткнувшись о кожаную рукавицу, которую его друг надевал на ястребиную охоту и которая сейчас валялась на полу. Байсангар отдавал приказы двум стражникам.

— Где Бабури?

— Повелитель, я его с утра не видел.

— Проверь, здесь ли его лошадь.

Байсангар отправил стражника в загон, где Бабури держал прекрасного гнедого, захваченного у узбекского вождя, но уже заранее знал ответ:

— Сбежал.

— Повелитель?

— Бабури сбежал — ускакал. Пошли всадников, пусть его найдут и вернут. Быстро, сейчас же!

Он вдруг понял, что кричит.

Байсангар поспешил выполнять приказ, а Бабур вернулся в шатер и подобрал сломанный лук. Всадники Байсангара могут загнать коней, да только толку ждать не приходится. Если Бабури решил исчезнуть, он исчезнет.

Глава 19

Кизил-баши

«Этот прекрасный, славный, солнечный, осенний день 1511 года заслуживает особого упоминания в дневнике», — подумал Бабур, ехавший во главе своего войска к Бирюзовым воротами, над которыми на легком ветерке вновь вились не черные знамена узбеков, а ярко-зеленые стяги Самарканда. Последний раз он въезжал в этот город как правитель более десяти лет назад, будучи еще совсем юным. Сейчас, в двадцать девять лет, он стал зрелым, закаленным во множестве пройденными с тех пор испытаниями, мужем.

Город пал без сопротивления: двадцатитысячное воинство Бабура, подкрепленное мощной персидской конницей, было слишком сильно для остававшихся там узбеков. Они предпочли бежать и укрыться в своей твердыне Кариши, в северных горах, а не пытаться противостоять заведомо превосходящим силам. Узнав об их бегстве, Бабур достал череп Шейбани-хана, наполнил кроваво-красным вином и, отпив большой глоток, пустил чашу по кругу среди своих командиров.

«Мое время пришло», — торжествующе думал он, проезжая под глубокой, отдающей эхом бой барабанов, блистающей аркой. Сегодня они с Махам, которая, как и все женщины двора, ехала вместе с войском в запряженном мулами возке с зелеными с золотом драпировками, займутся любовью. Если верить астрологам, сейчас превосходное время для того, чтобы зачать сына. Он получит еще одного наследника, а Махам перестанет скорбеть из-за того, что после Хумаюна не подарила ему больше ни одного ребенка.

Едва он появился из пурпурных теней под аркой и конь его ступил на землю города, как огромная, празднично разодетая, пестрящая всеми цветами радуги толпа горожан разразилась восторженными возгласами. Вместе с его именем звучало и имя Тимура, словно великий предок ехал с ним бок о бок. Проезжая по широкой улице, что вела к цитадели и Кок-Сараю, он видел торговцев, украсивших свои прилавки сверкающей парчой и рубиновым бархатом, которыми так славился Самарканд. Из окон и крыш женщины осыпали процессию сушеными лепестками роз, которые порхали в воздухе, словно розовые снежинки.

И тем более неожиданным диссонансом с всеобщим ликованием прозвучал, вдруг возвысившийся позади него над толпой, хриплый рев:

— Кизил-баши! Кизил-баши! Красноголовые!

Оглянувшись, Бабур увидел, что из-под Бирюзовых ворот выступила персидская конница. Выкрики были тут же подхвачены сотнями голосов: люди глумливо указывали пальцами на персов в их высоких, конических красных шапках, с которых позади свисали полосы алой ткани. Эти головные уборы свидетельствовали о том, что они не сунниты, как жители Самарканда и сам Бабур, а шииты, подобно их властелину, шаху Исмаилу.

Неважно, сказал себе Бабур, отвернувшись и снова устремив взгляд вперед. От персов он скоро избавится, и его подданные поймут, что ни их самих, ни их еретических верований опасаться нечего. Все бы ничего, но настроение ему подпортили, и выбросить из головы все эти крики и улюлюканье никак не получалось.

Так и не сбросив с сердца эту тяжесть, три часа спустя он в одиночестве стоял посреди тронного зала Кок-Сарая, рассматривая геометрический орнамент из ярко-синих, бирюзовых, белых и желтых изразцов, покрывавших стены и купол, который так восхитил его, когда он увидел его впервые. Бабур так ждал, так желал этого мгновения, но увы, радость торжественного возвращения была омрачена. Все окружающее великолепие тускнело, вытесненное перед его внутренним взором лицом Бабури. Ему следовало быть здесь, разделить с ним это торжество, пусть и с обычной иронией в голубых глазах. Но, с другой стороны, что бы он сейчас сказал? Опять завел бы свою песню о том, что Бабур сам себе не хозяин, раз правит от имени другого владыки? Пытаясь заглянуть в грядущее, он видел себя исполненным великой славы. Только вот чувствовал себя при этом, увы, бесконечно одиноким…