Дневник самоходчика: Боевой путь механика-водителя ИСУ-152 - Электрон Приклонский

– Эй, славянин! Живой?

Слова доносятся до меня словно издалека, так они невнятны.

– Как будто, – отвечаю, кряхтя, поднимаюсь с земли и начинаю отряхиваться.

– Ну и порядок! – одобрил незнакомец, судя по выражениям военный. – Давай топай к нам, перекури это дело.

Я поблагодарил и зачем-то соврал (должно быть, от смущения), что мне некогда и что я разыскиваю одного человека из своего экипажа. Для правдоподобия даже спрашиваю, не проходил ли здесь кто мимо в танкошлеме. Кто-то, должно быть веселый, успокоил меня:

– Коль под бомбу не попал – значит, где-то загулял. К утру воротится, раз в бой не торопится.

Третий голос перебил балагура:

– А вы сходили бы в противотанковый ров. Это вверх по оврагу, отсюда метров четыреста. Ров прямо от оврага влево через поле идет. Промахнуться никак нельзя. Туда как раз много народу с верхних улиц потянулось, когда фриц кидаться начал. Может, и парень ваш там.

Делать было нечего, и я двинулся в указанном направлении.

Бомбежка продолжалась, тяжело ухали фугаски, и над Вапняркой, впереди и справа, ночное небо то и дело полосовали яркие вспышки. В нескольких местах разгорались пожары.

Поднявшись по оврагу, натыкаюсь на отвалы еще не слежавшейся земли, поворачиваю налево и оказываюсь в противотанковом рву (хорошо, что без машины!). В разрезе ров имеет трапециевидную форму, глубина его около трех метров. Он тянется от Вапнярки через поля параллельно железной дороге на Умань. Эта ветка нужна была немцам, как воздух, для маневрирования резервами, и поэтому на земляные фортификационные работы по приказу румынского коменданта сюда   поголовно согнали здешних и окрестных жителей – всех, кто был в состоянии держать в руках лопату и мотыгу.

Когда 5 марта началось неожиданное для немцев наступление нашего фронта, эти работы велись в лихорадочном темпе, днем и ночью. Однако ров не помог врагу, хотя местные румынские власти, выслуживаясь перед немецким начальством, проявили немало усердия, пытаясь перегородить путь нашим танковым соединениям, стремительно продвигавшимся к румынской границе. Особенно свирепствовал, по свидетельству вапнярских молодиц и девчат, сам румынский комендант. Пользуясь объявленным чрезвычайным положением, которое давало этому выродку неограниченную власть, он беспощадно карал по первому подозрению, а то и вовсе без всякого повода советских людей, если ему казалось, что они отлынивают от предписанных немецко-фашистским командованием работ. Похотливый, как козел, он насиловал любую приглянувшуюся ему женщину, которую пригоняли под стражей в комендатуру. Беспредельно мерзостно то, что этот тип был болен какой-то гнилой болезнью.

Пробираюсь по мягкому из-за осыпей дну рва, обходя сидящих на узелках или стоящих людей: женщин с детьми, пожилых мужчин в гражданском, военных. Остановившись около группки бойцов, закуриваю. Отсюда видно только небо, тревожно освещенное заревом пожара. Вдруг сверху с шуршанием посыпались комья земли, и чуть не на голову мне сполз по наклонной стенке рва солдат. Он присел на корточки и, бурча что-то себе под нос, начал скручивать цигарку. По тому, как неуверенно двигались его пальцы, рассыпая махру, нетрудно было догадаться, что человек не на шутку приобщился к празднику. Справившись наконец с трудным делом, он обратился ко мне:

– Земляк, а земляк! Дай-ка огоньку.

Пока он чмокал, прикуривая от моей самокрутки, я полюбопытствовал:

– А с чего ты взял, друг, что я твой земляк?

– Да потому что смоленский, – спокойно ответствовал незнакомец.

От неожиданности я чуть не поперхнулся дымом.

– При этом еще учти, – продолжал он, со смаком затягиваясь, – я своих даже в темноте узнаю. И на «рожков», на земляков то есть, мне, как никому, здорово везет.  

Слово за слово мы разговорились. Сам он оказался кардымовским. А так как в Кардымове (районный центр, находящийся километрах в сорока от Смоленска) я не только бывал, но даже два лета подряд жил с сестренкой у матери (она перед окончанием ВКСХШ – Высшей коммунистической сельскохозяйственной школы – стажировалась там при райкоме партии), то воспоминания потекли рекой. В Кардымове находился лучший в области и известный по Союзу детский дом.

А небо уже начинало сереть перед рассветом, потом светлеть, померкли и стали гаснуть одна за другой звезды. Все реже ныли в вышине моторы «Хейнкелей», сбрасывающих последние бомбы. На станции частой россыпью трещали патроны, лопающиеся от жара; выше деревьев металось побледневшее пламя пожара.

А следующей ночью снова бомбежка. И такая же сильная. На этот раз вместе с экипажем укрываюсь в картофельном погребе, напоминающем в разрезе классический украинский горлач. Жора, утомленный бессонной вчерашней ночью и успевший задремать на своей лавке у стены, вставать не захотел ни в какую и героически проспал (вернее, пролежал) всю ночь в хате.

Утром, невыспавшиеся и злые, пошли впятером взглянуть на станцию. Но там было так все покорежено еще позапрошлой ночью, что мы не смогли отличить новых разрушений от прежних и только заметили несколько свежих бомбовых воронок. По обеим сторонам станционных путей лениво курились жалкие остатки сгоревших хат. Одна из бомб упала в параллельном нашему порядке домов, как раз между хатами, в которых размещался штаб полка и разведчики. Погибли два человека. Взрывной волной убило старика, вышедшего по нужде из хаты в огород, и разведчика, спавшего на полу в той же хате. Осколок, пробив глинобитную стену, вошел ему прямо в сердце. Солдат даже не успел проснуться. Легкая, но нелепая смерть.

Но пристанционная толкучка, несмотря на ночные ужасы, собирается на небольшом майданчике регулярно. Бойкие бабы приносят сюда для продажи и обмена различную снедь: кукурузные и хлебные лепешки, соленые помидоры и огурцы, вареный картофель и жареную кукурузу, моченые арбузы и яблоки, вкуснейшую ряженку с румяной пенкой и сало, пахнущее чесноком. У наиболее расторопных обладательниц широченных   юбок где-то среди бесчисленных складок, под передниками (название их по-русски звучит нецензурно) таятся заветные фляжки с сизоватой горилкой. Все это добро бойко обменивалось на простое мыло, соль, сахар, спички, солдатское белье, иголки, нитки, бензин и газойль, с успехом заменявшие керосин, или продавалось на советский рубль, настоящей цены которого здесь еще не знали. Словом, базар был, по нашим понятиям, просто великолепен, и притом баснословно дешев по сравнению с ценами в глубоком тылу. Однако экипажи – это не хозяйственники и даже не РТО, поэтому после двух-трех посещений рынка нашему брату делать там становилось нечего.