Очерки русского благочестия. Строители духа на родине и чужбине - Николай Давидович Жевахов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Этот недоляшек или полный лях продал москалям Украйну за кавалерию и княжеский титул»[99], – говорят о Мазепе, намекая на то благорасположение Петра, какое выразилось в пожаловании Мазепе в 1700 г. ордена св. Андрея Первозванного и возведении его императором германским Иосифом в княжеское Священное Римской империи достоинство.
«Не буде у нас на Украйне добра, – рассуждает другой достойный представитель толпы, сотник Мандрыка, – пока сей гетман живый буде, бо сей гетман – одно з царем разумеет. Царь на Москве своих губит и в ссылку засылает, а гетман разными способами до умаления Украйну приводит… Для того-то он часто на Москву бегае, щоб там науку брать, яким способом сей народ сгубить»[100].
«Еще такого нежелательного гетмана у нас не было», – кричит третий, кошевой Гордеенко[101]. Словом, всякая несправедливость Петра, всякий неверный шаг его неосторожной политики ложится тенью на Мазепу и вооружает против него Малороссию. Что же делает Петр? Защищает ли он своего верного умного слугу, понимает ли хотя бы его положение?
IV
С непостижимою силою рока события мчались одно за другим. Петр не имел никаких поводов подозревать Мазепу в измене, хотя и знал о действительном отношении к нему консервативной Малороссии. Но тем более он должен был ценить ее умного гетмана, стоявшего неизмеримо выше общего уровня развитая Малороссии, прозревавшего законы исторической необходимости и следовавшего им вопреки злобно настроенной толпе. И, если бы Петр был внимательнее или более искренно интересовался судьбами Малороссии, то заметил бы в лице гетмана Мазепы не только своего единомышленника, но и незаменимого наставника и руководителя. Вышло иначе. С непостижимым упрямством Петр шел навстречу тому, что только озлобляло против него Малороссию и даже ее гетмана. Он знал, что Мазепа начинает на местах казаться уже изменником родному краю, что та горячая любовь его к отчизне, какая вызывает его вмешательство в политику царя, толкуется как соглашение с царем на почве общего желания погубить Малороссию, что положение Мазепы делается всё более трагическим, и, между тем, им делается как бы умышленно всё то, чтобы увеличить трагизм этого положения и создать обстановку, откуда нет выхода. «В начале 1700 года получен указ послать козаков в Ливонию на помощь польскому королю; гетман снаряжает охотные полки под начальством Искры; едва приготовились полки – получается указ: самому гетману идти на войну; не успел гетман выступить в августе, – новый указ: не ходить вовсе; едва гетман распустил полки – новый указ: отправить наскоро 12000 козаков. В апреле 1701 г. – указ выступить самому гетману; в июле – указ гетману возвратиться, но послать отряд козаков. Весною 1705 года – гетману указано идти на Волынь; в мае – указ идти налегке в Брест; в июне – третий указ: идти самому в Польшу, а в Литву отправить козацкий отряд для соединения с великорусскими военными силами»[102].
Нужно было иметь или слишком много уверенности в собственной силе, или слишком мало уважения к Мазепе, чтобы забрасывать его такими противоречивыми указами. Нужно знать настроение Малороссии раздраженной и уже озлобленной, чтобы судить о впечатлении таких указов. Нужно знать дикую массу, поставленную в необходимость несколько раз покупать боевого коня и продавать его, снаряжаться и разоруживаться[103], чтобы понять положение Мазепы. Это положение делалось тем более рискованным, чем больше была его любовь к отчизне, которая не позволяла ему унижать престиж царя и Москвы и заставляла его на себя брать ответственность за ошибки правительства пред козаками, упрекавшими его в измене Малороссии. Мазепа предвидел, чем могут кончиться испытания, создаваемые ему царем, но тем большая ему честь, что он продолжал еще вести борьбу с прежним рвением, делая попытки открывать глаза Московскому правительству на неосторожные, роковые шаги его политики. Наступает шведская война. Общее недовольство Петром, вызываемое его реформами, отражающими столько же ничем не оправдываемую симпатию к Польше, сколько и непозволительное неуважение к исконным русским началам, растет. К этому прибавляется недовольство, вызванное войною. Петр не церемонится с козаками, смешивает их с своими великорусскими отрядами, посылает под команды немцев, чем наносит не только жестокий удар козацкой гордости, но и дает повод к бесконечным ссорам между великороссами и малороссами. Последние испытывают непередаваемые бедствия, создаваемые столько же условиями войны, сколько, в значительно большей мере, отношением к ним великорусских войск, поставленных в неизмеримо лучшее положение. «Когда так, – кричат козаки, – пойдем к польскому королю служить»[104]. Многие ушли к шведам. Престарелому гетману становится всё более трудным справляться с таким настроением. Недоумение его увеличивается. Он ищет ключ к разгадке такого непонятного отношения царя к козакам, бывшим всегда его верными слугами, он удивляется явному предпочтению «москаля», не понимает, зачем нужно разжигать страсти и открытыми привилегиями московских войск создавать почву для недовольства козаков и вызывать их на восстание.
«Нельзя так насиловать людей», – пишет Мазепа Головину. Одновременно доносит в приказ: «У всего малороссийского народа зело отпадает сердце к великому государю. И козаки и поселяне – все злобятся на меня, кричат в одно: пропадать нам до конца; сгубят нас москали. У всех одна мысль: уходить за Днепр. Может произойти внезапное зло»[105].
Однако намерения Москвы в отношении Малороссии были уже настолько определенны, что изменить их не могли никакие предостережения гетмана Мазепы, всё еще продолжавшего верить в искренность этих намерений. При всем том, недовольство в войсках запорожских грозило перейти в открытый бунт и, выведенный из себя московской политикой молчания, Мазепа обращается уже непосредственно к царю и пишет: «И в людях самых ближних ко мне не нахожу ни верности искренней, ни желания сердечного быть в подданстве у вашего царского величества, как я точно сие вижу и ведаю»[106].
Это было правда. К тому времени уже
