ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2) - Пантелеймон Кулиш

подъячего Семена Домашнева для переговоров с Хмельницким о государевых делах.

Не такой награды ждал Мужиловский. На выезде из Москвы он, с досады, „говорил

про Московское Государство непригожия слова: что в Московском Государстве правды

ни в чем нетъ". Царь послал ему в догонку выговор, который должен был учинить

Унковсвий. Послы ехали так быстро, что гонец с выгово-

*) Атлас гладкий, сукно багрец, сорок соболей в 50 р. и денег 30 р. Козакам,

бывшим с вим: 5 человекам по сукну доброму и по 10 р., денег людям его пяти же

человекам по 5 р. человеку. Из них оказались один пасынок Мужиловского, а другой

племянник, и им было дано по 10 р., по сукну доброму да по паре соболей, в 3 р. пара.

334

.

ром настиг их только в Переяславле. Мужиловский оправдывался так: „Государеву

милость к себе и жалованье я помню; гетману и полковникам и всему Войску

Запорожскому хвалить буду; а про Московское Государство ни с кем никаких

непригожих слов не говорил, разве в пьянстве чтб молвил, и то не хитростью, по

иноземному обычаю, (а потому) что государевою милостью и жалованьем поехал с

Москвы пьянъ*.

Патриарх Паисий остался в Москве. Но его проект завоевания Гроба Господня

нимало не заохотил Тишайшего из Государей к недостойной сделке с губительнейшим

из разбойников. Тем не менее дело, начатое патриархом Феофаном и поколебленное

митрополитом Могилою, было им возобновлено настолько, насколько допускал это

характер козацкой войны. Что вопрос о древнем русском благочестии стоял теперь на

прежнем, до-могилинском, пути своем, видно и из отзыва ^Мужиловского в Москве о

приятеле и должнике Петра Могилы, Адаме Киселе,—отзыва, напоминающего

показание литовского канцлера об униятетве Киселя. Конфидент Хмельницкого,

прежде всего, сообщил думным дьякам Болошенпиову да Алмазу Иванову,—что Кисе

иь— уният, а не истинный христианин; что он пытался устроить в Киеве такое патриар

шество, какое существует в Москве, но не решился на это, опасаясь, что вселенские

патриархи и все православные христиане не позволят ему сделать этого, тем более что

патриарха он хотел получить из рук папы.

До приезда Паисия в Москву, царь Алексей Михайлович посылал к панам,

изображавшим собою Польское государство, думного дьяка Кунакова „навистить ихъ“

и объявить, что „царь явился к Речи Посполитий милостию своею: писал к атаману

козацкому к Богдану Хмельницкому и ко всему Войску Запорожскому о добром и

великом деле, о успокоенье нынешния войны, чтоб кровь христианская унялась*. Когда

же новый король, Ян Казпмир, уведомил царя о своем восшествии на престол,—в

ответной царской грамоте послышалась нота суровая. Грамота заканчивалась такими

словами:

„А что к нам, великому государю, к нашему царскому вели • честву, вы, брат наш,

ваше королевское величество, в той же грамоте писали: брата своего высокославные

памяти, паяенейшего u великого князя литовского, его королевское величество,

великим светилом христианства, (что он) просветивши весь свет, преселился до веку

святых небесных обителей, в вечную хвалу,—и

ОТПАДЕНИЕ. МАЛОРОССП ОТ Д0ЛЫПИ.

335

так было писать непристойно, потому что в той грамоте написано превыше

человека. Одно светило всему — праведное солнце Христос, Бог наш, творец свету,

небу и земли: той просвещает вся человеке.

Но перемена в благоволении царя Алексея Михайловича к Польше произошла не от

одной безтактной и хвастливой грамоты Яна Казимира. Царский „гонецъ* Кунаков, по

возвращении в Москву, представил своему государю обширную записку о „Черкаской

войне*. Черкасская война интересовала православную Москву крепко. Кунакову было

поручено разведать о пей и в дороге, и в обеих польских столицах вместе со всем тем,

„чтй нужно Московскому Государству*. Б начале своего посольства, Кунаков

„вестовым письмом по литоре* донес царю, как мы уже знаем, что Богдан

Хмельницкий, под видом войны из-за унии, мстил панам за свои личные обиды; но

через два месяца старательных разведок представил дело совсем в другом виде,—

представил то? „что нужно Московскому Государству*.

„Запорожским де Черкасомъ* (писал он) „наперед того за многие лета от Ляхов *) и

от унеят (было) утесненье большое веру благочестивую христианскую у них ломали, и

церкви Божьи печатали, и многие благочестивые церкви привернули в упею, и самих

Черкас побивали, и жон и детей и животы у них отымали, и всякое насильство и

розоренъе им чинили. Да Черкасом же де, сверх того, было розоренье от Жидов,

которые держали в их местех от панов аренды. И те де Жиды их, Черкас грабили и

наругались над ними всячески. Только который Черкашенин укурит вина, или сварит

пиво или мед, не явясь Жидом, или против Жида учнет говорить не сняв шапки, и

Жиды де за то, сприметываяся с ними за поемех, их грабили и разоряли, животы их

отымали, и жен и детей в работу имали насильством. Да и сами де паны у Черкас у

многих поймали жены и дети, и животы, и многое им наруганье и разоренье учинили*.

За такия кривды (пересказывал слышанное в православном народе Кунаков) козаки

жаловались'королю Владиславу. „И призвавъ

*) Под словом Жяхи разумели Русские люди панов, совратившихся в католичество,

протестанство и в униатский папизм, (так называемую римскую веру). Коренных

Полону сов называли в Москве Поляками. От этого, в тогдашних письменах

встречаются такия выражения: ^пришли Ляхи и Поляки*.

336

.

де Владислав король Богдана Хмельницкого *) и Черкас челобитчиков в покоевые

хоромы, и говорил им, что санатари его вдались в свою волю, панство его нустошат, а

его мало слушают, й отписав де Владислав король саблю, дал Богдану Хмельницкому и

сказал: то де ему королевской знак: имеют они при боках своих сабли, и они б тем

своим обидииком не поддавались, и кривды их МСТИЛИ им саблями; и как время

дойдет, и они б на поганцов и на его королевских непослушников были во всей его

королевской воле*.

В таком духе была составлена вся записка. Хотя в ней не было ни инквизиционных

сцен, какими приправляют свои повествования малорусские летописцы, ни жидовских

ругательств над религиозными обрядами, изобретенных козацкими кобзарями, но и

того было довольно, что козаки воевали за православную веру и были призваны

королем к усмирению непослушников его. Не король, стало быть, посылал войско на

Хмельницкого за реку Рось да за речку Тясмив: это делали „санатарп*, что вдались в

свою волю, что пустошили государство и мало слушали короля. Хмельницкий был не

буптовщик, а пособник своего государя в защите притесняемой папистами веры, в

защите его царственности. Кунаков пересказывал похождения Хмельницкого в том

виде, в каком они вошли в летописи и в монографии, от неизвестного сочинителя

мурованного столба и медного быка до всем известного Костомарова включительно.

„Когда Ляхи и погонщики* (посланные в погоню) „съехали в поле Богдана

Хмельницкого, и Богдан де послал к ним от себя Черкас двух человек, и велел им

говорить: для чего они па них, товарышей и на единокровных, паче ж на единоверных,

вооружились? а у них де идет не о себе, а о благочестивой християнской вере, и они де

погонщики есть ли на благочестивую христианскую веру восстали сопча, и они Богу

ответ дадут, а Бог де и товарыщи их против их и единокровных и единоверных своих

товарищей сабель не подымают. II Черкасы де погонщики Ляхов переймали, а которые

противились, и тех побили. И Богдан де принял их к себе, п многие у них речи были со

слезами о вере христианской*.

*) Кунаков имя Хмельницкого писал сперва чрез я>, а потом стал писать чрез е, по

малорусски.

.

357

Если Хмельницкий заставил большинство польскорусских панов приписывать

козацкий бунт украинским землевладельцам, то его краковские и варшавские

пособники без труда могли уверить цар ского гонца, что козакам „идет не о себе, а о

благочестивой христианской вере*, о которой „многие-у них речи были со слезами*. А

что Кунаков находился под влиянием тайных и явных хмельничап, это всего яснее

видно из его пересказа о призыве Татар.

„И Богдан Хмельницкий с татарскими мурзы договорились и укрепились на том,

что ясыръ* (под которым, очевидно, разумеются здесь только военнопленные) „имать

Татарам, а лошади и животину дуванить пополам, а скарб и животы — Черкасом. И тем

Богдан Хмельницкий обоих людей от ссоры уберегъ*.

О взаимных отношениях сословий и властей Кунаков докладывал царю так, как