Владимир Ленин. На грани возможного - Владлен Логинов

На правительство стали оказывать усиленное давление, чтобы оно решило проблему «рыночными» методами – резко увеличило закупочные цены. Выступая 21 августа на заседании Временного правительства, Пешехонов ответил: «Твердые цены, вызывающие столько нареканий, необходимо сохранить из экономических и финансовых соображений. Повышение их до рыночного уровня привело бы к дальнейшему обесцениванию бумажных денег и вызвало бы дальнейшее вздорожание прочих предметов жизни». Александр Васильевич добавил: легко себе «представить сколько миллиардов переплатило бы население, если бы дело заготовки было отдано в руки торгово-промышленного класса».

Но его уже не слушали. 27 августа, в обход Общегосударственного продовольственного комитета и прочих демократических организаций, правительство удвоило «твердые» цены на закупки хлеба. 31 августа Пешехонов ушел в отставку. «Как известно, – писал Ленин, – Пешехонов – народник самый, самый умеренный. Но по организации продовольственного дела он хотел работать добросовестно… Тем интереснее опыт работы Пешехонова и уход его, что этот умереннейший народник… готовый идти на какие угодно компромиссы с буржуазией, все же оказался вынужденным уйти!»[889].

Для увеличения денежной массы, необходимой в связи с ростом дороговизны, решено было с сентября приступить к печатанию новых денежных знаков, ибо изготовление «николаевских» купюр уже не окупало их реальной стоимости. Но новые деньги – «керенки» – сразу же стали предметом всеобщих насмешек. На них не было даже казначейского номера – атрибута любой мало– мальски серьезной денежной единицы. И решать проблемы экономики с помощью такой «валюты» стало еще сложнее.

Новым министром продовольствия стал видный кооператор, бывший социал-демократ-«экономист», бывший член ЦК партии кадетов, а теперь – совсем правый меньшевик Сергей Николаевич Прокопович.

Выводы из опыта предшественника были сделаны сразу. 3 сентября госзаказ текстильным магнатам снизили до 60 процентов, и министерство публично заявило, что «в основе экономической жизни капиталистический строй сохраняется, будет предпринимательство, будет частный торговый аппарат». И сразу же, в № 4 «Известий Всероссийского союза обществ заводчиков и фабрикантов», Прокопович удостоился «поцелуя»: «По-видимому, новый министр пришел к заключению, что без торгового аппарата государству не обойтись. Будем надеяться, что полное отрезвление придет, что оно коснется и промышленности».

Однако все то, что вызывало восторг у олигархов, встречало яростное сопротивление у населения. Не говоря уже о горожанах, основная масса крестьянства – бедняки и середняки – к «хлебодержателям» не принадлежали. Им самим приходилось докупать хлеб. Поэтому, как писал 5 сентября «Русский листок», от удвоения цен выиграли исключительно «попридержавшие хлеб богатеи». Многочисленные крестьянские сходы требуют возврата к прежним ценам, ибо их повышение «есть ничем не оправданное и незаслуженное благодеяние по отношению к крупным землевладельцам и многоземельным крестьянам, ущерб общегосударственным интересам и всего малоимущего населения». Да и сами местные продовольственные комитеты телеграфируют о том, что повышение цен «не имело никаких реальных оснований» и является лишь «способом дальнейшего обогащения господ капиталистов и кулаков»[890].

Главное же – увеличение цен не привело к росту продовольственных закупок. Наоборот, если в августе для армии заготовили лишь 28 процентов запланированного количества хлеба, а для населения 40–43, то в сентябре фронтовые части получают еще меньше – 26 процентов, а тыловые гарнизоны, по признанию министра Верховского, полностью истощили запасы.

По всем расчетам, при постоянных срывах подвоза продовольствия, города уже должны были голодать. Но, как известно, «дурная экономика» всегда вырабатывает и свои механизмы, компенсирующие дефицит. Такими компенсаторами стали «мешочничество», «черный рынок» и частные хлеботорговые кампании, допущенные правительством к реализации государственной монополии на хлеб, которые фактически и развалили эту монополию.

Продовольственная ситуация, отмечает Ленин, воспринималась населением особенно остро и потому, что даже при наличии одинаковых карточек, слишком кричащим был разрыв между снабжением солдат, городской бедноты и людей состоятельных, которые успешно пополняли свой рацион за счет «черного рынка».

О принесении добровольных жертв «на алтарь отечества», о «напряжении сил всей нации», преодолении «мелкого эгоизма и шкурничества», необходимости претерпеть все тяготы и лишения ради «общего дела» – лицемерно писала вся большая пресса во всех воюющих странах. Но как только речь заходила о «меню», тут уж дорожки расходились – кому в «хвосты» продовольственных лавок за скудным пайком, а кому – в шикарные рестораны. Впрочем, «откушать», да еще при хорошей кухарке, можно было и дома.

В России, пишет Владимир Ильич, – «особенно бьет в глаза народу, особенно вызывает недовольство, раздражение, озлобление и возмущение масс, что легкость обхода “хлебных карточек” богатыми все видят. Легкость эта особенно велика. “Под полой” и за особенно высокую цену, особенно “при связях” (которые есть только у богатых), достают все и помногу. Голодает народ». И разве в таких экстремальных условиях, грозящих катастрофой стране, спрашивает Ленин, не было бы справедливым равное распределение тягот и лишений на всех и установление «контроля за богатыми, в смысле возложения на них, лучше поставленных, привилегированных, сытых и перекормленных в мирное время, больших тягот в военное время»[891].

Но и помещики, и кулаки, и хлеботорговцы «делиться» не собирались и ждали теперь нового повышения цен, а в конце концов и полной «свободы хлебного рынка». Однако Прокопович и его коллеги прекрасно понимали, что при отмене твердых цен и карточек на продукты, спекулянты и перекупщики настолько взвинтят их, что даже черный хлеб станет для бедноты предметом роскоши. В ситуации 1917 года этого никто не стал бы терпеть и недели. Голодные бунты и погромы продовольственных лавок, прокатившиеся в сентябре по городам России, стали тому свидетельством[892].

Пойдя на уступки текстильным и прочим магнатам, сократив госзаказ на предметы народного потребления, Временное правительство лишило себя возможности решать продовольственную проблему экономическими методами. Общая стоимость предметов первой необходимости – тканей, керосина, инвентаря, находившихся в распоряжении министерства Прокоповича, исчислялась в 2,07 млрд. рублей, а цена необходимых закупок равнялась 9,3 млрд. И печатный орган деловых людей «Известия советов съездов мукомолов» (№ 2) резюмировал: «Купить за 3 миллиарда 9 миллиардов невозможно». Стало быть – хочешь – не хочешь – оставались лишь меры внеэкономические, т. е. принуждение и насилие.

Еще в августе, накануне отставки, Пешехонов отправил на места телеграмму, предписывающую «в случае нежелания населения давать хлеб, применять меры принудительного характера, в том числе и вооруженную силу». С приходом на пост министра Прокоповича использование в этих целях армии становится политикой. И в сентябрьском отчете министерство утверждало, что «система принудительного отчуждения хлеба в порядке военного вмешательства продолжает быть самым действенным способом осуществления хлебной монополии».

Воинские «продотряды», сформированные из фронтовых и тыловых частей, деревня встретила буквально «в штыки». Из Кременчуга сообщали, что крестьяне «постановили всем миром объявить хлебную войну». В Самарской губернии заявили, что «только через наши трупы возьмете хлеб». По данным министерства и в других губерниях «крестьяне заявляли, что на реквизицию хлеба они ответят вооруженным сопротивлением». И в некоторых местах дело действительно доходило до перестрелок[893].

Попытка разговаривать с деревней языком силы, а главное – затяжка решения вопроса о земле, привели, как и следовало ожидать, к достаточно «свирепому крестьянскому восстанию». Начало положила Тамбовская губерния, где с 7 сентября в Козловском уезде начался погром помещичьих хозяйств. Стихия «черного передела» захлестнула деревню. Восстание распространилось на Кирсановский, Борисоглебский, Уманский, Лебедянский уезды. За считанные дни сожгли свыше ста имений. Были убитые и раненые.

Уже 9 сентября сюда прибыла кавалерия, затем карательный отряд казаков и юнкеров из Москвы. Более полутора тысяч крестьян арестовали. Но восстание не утихало, а перекинулось в соседнюю Рязанскую губернию, где в Раненбургском, Ряжском, Данковском, Скопинском уездах также начались разгромы помещичьих имений и захват земли, скота, инвентаря. И здесь прибывшие карательные отряды не смогли умиротворить деревни, а солдаты местных гарнизонов попросту отказывались усмирять крестьян.