Соната незабудки - Санта Монтефиоре

— Очень красивый день для похорон, — сказала она.

— И это чудо, — согласилась Сисли, прихрамывая.

— Душа отца с нами, — сказала Грейс. — Я ее чувствую.

Алисия нетерпеливо передернула плечами:

— Ради бога, Грейс, он же мертв!

«Небо слишком красивое для такого дня, — подумала Одри, глядя, как гроб опускается в землю. — Хочется верить, что такую красоту Природа приберегает для святых». Казалось, Небеса открыли свои объятия, чтобы гостеприимно поприветствовать Сесила. Если бы люди были достаточно чуткими, они бы наверняка услышали пение ангелов и рокот небесных барабанов… Но перед глазами Одри было только бренное тело Сесила Форрестера, и никто, кроме нее и Господа Бога, не знал, каким добродетельным и великодушным он был.

Одри отпустила руку дочери, шагнула вперед с достоинством, которое поддерживало ее все эти долгие суетные годы, и бросила в могилу белую лилию. Торопливо прошептав молитву, она подняла глаза к угасающему солнцу, которое садилось за деревья. Длинные черные тени легли на церковный дворик. И вдруг на щеках у нее выступил лихорадочный румянец, а пальцы обхватили горло, словно чья-то невидимая рука душила ее. Сначала Одри подумала, что перед ней одно из привидений Грейс — силуэт духа вырисовался на фоне заката и словно летел по направлению к ним. Она прищурила глаза, пытаясь получше его разглядеть. Ее сердце бешено заколотилось. Еще немного, и она лишится чувств… Он пришел! Одри склонила голову и, спотыкаясь, попятилась. Грейс протянула руки, чтобы не дать матери упасть. Внезапную слабость вдовы сочли естественным выражением горя. Викарий завершил церемонию благословением, а затем тактично оставил семью наедине со своей печалью.

— Ты в порядке, мама? — прошептала Грейс.

Одри встряхнула волосами. Ее взгляд блуждал среди деревьев.

Грейс нахмурилась.

— Что ты видишь? — спросила она, придя в замешательство, потому что, как ни старалась, не видела никого, кроме своих друзей-духов.

— Пойди и успокой Алисию, дорогая, — сказала Одри, рассеянно похлопывая дочь по руке. — Со мной все в порядке, мне просто нужно немного подышать, — хрипло добавила она, решительными шагами уходя прочь.

Грейс посмотрела на сестер, стоявших по другую сторону могилы. Алисия перестала плакать. Зрители разошлись, поэтому продолжать ломать комедию не было смысла. Леонора улыбнулась, поймав взгляд младшей сестры, и вздрогнула — темнело и холодало, а значит, пришла пора уходить. Когда Грейс присоединилась к ним, Леонора в замешательстве искала глазами мать.

— С кем она разговаривает? — спросила она.

Три сестры сквозь голубые сумерки смотрели на мать, которая стояла на другом конце церковного дворика и разговаривала с мужчиной, которого они не знали.

— Одному Богу известно, — вздохнула Алисия, пожимая плечами. — Но пусть она не задерживается, становится холодно. — Она вынула из сумочки сигарету и попыталась согреться, закурив.

— Ты знаешь, кто он, Грейс? — спросила Леонора.

Грейс задумчиво приложила длинные белые пальцы к губам.

— Это дядя Луис, — медленно ответила она.

Алисия переминалась с ноги на ногу от нетерпения.

— О, я его помню! Тот сумасшедший дядюшка, о котором никто никогда не говорит, — сказала она, намеренно акцентируя каждый согласный звук в словах. Алисия не привыкла сдерживаться либо думать о ком-то, кроме себя. — Давайте подойдем и узнаем, действительно ли он сумасшедший.

— Нет, оставь их, — сказала Грейс. — Им есть о чем поговорить.

Леонора озадаченно посмотрела на сестру. Алисия была только счастлива вернуться в дом матери. Она гортанно расхохоталась.

— Меня это устраивает! Я замерзла. Мне, правда, нет никакого дела до сумасшедшего дяди Луиса. Давайте пойдем домой и погреемся. Тетя Сисли и Энтони подождут ее.

Когда Луис Форрестер вышел из тени и направился к ней, Одри показалось, что долгие годы растворились в тумане. Чтобы не упасть, она оперлась рукой об одну из могильных плит. Под черным пальто на нем был очень простой костюм, и шляпа по-прежнему косо сидела на голове. Он двигался так же странно, как в юности, — слегка пританцовывая при каждом шаге, словно все время слышал грустную мелодию танго, эхом доносившуюся из прошлой, далекой жизни, когда он был еще молодым и ему было для кого танцевать. Когда он подошел ближе, Одри прочитала в его нежных голубых глазах все то же тайное желание. Казалось, при виде нее он больше не мог сдерживать свои чувства, которые с годами стали только сильнее. Он переступил через несколько десятилетий и принес с собой свою улыбку, свой запах и все воспоминания, заставляя ее вновь пережить все то, что изменило и поглотило их наивные юношеские ожидания, отразившись глубокими усталыми складками у него на лбу.

Секунду он стоял, вглядываясь в ее черты, лаская каждую черточку лица, которое хранил в памяти все эти бесконечные дни одиночества, в ожидании, перераставшем из года в десятилетие, которые, в конце концов, стали такими долгими, что он потерял им счет. Утеряно было все, кроме цели — быть рядом с ней. И теперь ожидание подходило к концу.

— Ты не сердишься? — спросил Луис, вынимая руки из карманов и опуская их вдоль туловища.

Одри кротко посмотрела на него, и он отметил, что возраст украл у ее глаз молодость, но не нежность. Он хотел крепко прижать ее к себе и танцевать так, как они танцевали, когда были молодыми и музыка была слышна только им двоим.

— Сесил был хорошим человеком, — сказала она и заметила, как сжались его губы. Наверное, не стоило так говорить… Но она не знала, что сказать. Она уже не была уверена в своих чувствах. — Я старею. — Одри вздохнула, словно извиняясь за свою бестактность.

— И я тоже, — ответил он, и уголки его рта тронула легкая улыбка. — Но я не разучился танцевать. — Затем с импульсивностью, которая много лет назад завоевала ее нежное сердце, он взял ее холодные руки в свои и шагнул ближе. Они оба вздрогнули от пугающей близости и стояли, глядя друг на друга, не зная, с чего начать. Одри встревоженно опустила глаза, думая о муже, которого только что похоронила, не в состоянии преодолеть нахлынувшее чувство стыда, потому что ощущение теплых рук Луиса оживило искорку в ее сердце, которая за девятнадцать лет их разлуки так и не погасла.

— А ты? Ты разучилась танцевать? — мягко спросил он.

Одри подняла глаза, которые теперь блестели от слез. Ее бледные губы дрожали, потому что прошлое внезапно смутило ее. Однажды это все уже было.

— Нет, — ответила она голосом, похожим на шепот, принесенный ветром откуда-то издалека. — Просто на какое-то время я отложила в сторону свои туфельки для танцев.

Он вздохнул и словно сбросил с себя десятки лет. Ему показалось, что они снова вместе и под красными деревьями цейбо и фиолетовыми палисандрами на усыпанной листьями площади Буэнос-Айреса двигаются под звучащую в душе мелодию любви.

— Привет, Луис, — сказала Сисли, ковыляя к ним. — Исходя из того, что мне рассказывала Грейс, ты больше не кричишь на студентов.

Луис покачал головой, отгоняя воспоминания, и улыбнулся сестре.

— Я бы никогда и не кричал на Грейс, — ответил он, оборачиваясь, чтобы посмотреть на Одри. — Эта девочка — особенная.

Одри не отводила глаз, она хотела дать ему понять, что Грейс знает правду. Ей так много нужно было рассказать ему… Но Сисли продолжала:

— Почему бы тебе не погостить у меня в Холхолли-Грейндж? — спросила она. — Энтони будет рад с тобой познакомиться.

— Мне предоставят угол и завтрак? — спросил Луис. — И в номере не будет ни горячей воды, ни отопления!

Сисли не обиделась. Она пожала плечами.

— Ну, как хочешь! — Она по очереди смотрела на них. — Давайте не будем стоять здесь, на холоде. Дома нас ждет чай, правда, Одри?

Одри кивнула.

— Я подвезу вас.

Одри сидела молча, пока Сисли расспрашивала брата о Дублине. Она рассматривала его профиль, не в силах поверить, что он рядом. Не важно, что они были не одни, главное, они касались друг друга. После стольких лет мечтаний они снова воссоединились, но на этот раз все было по-другому. Впервые в жизни впереди их ждала свобода. Они вступили в реальность бесконечных возможностей. Она знала, что он думает о том же. Именно для этого он и приехал.

Когда они вернулись домой, Леонора разносила канапе и разливала гостям чай. Маленький Панацель с братом и сестрой носился по гостиной, путаясь под ногами у взрослых. Дети еще не понимали, что похороны — печальное событие. Для него смерть была все равно что смена времен года, и о ней не стоило расспрашивать. Панацель будет скучать по дедушке так, как скучал по лету, но он был еще слишком мал, чтобы знать цену скорби. Алисия курила у камина. Ее лицо по-прежнему наполовину было спрятано под вуалью, а глаза непрестанно следили за Флориеном, как глаза львицы, которая с вожделением наблюдает за своей добычей, но знает, что уже не в силах бежать достаточно быстро, чтобы догнать ее.