Возвращение в эмиграцию. Книга вторая - Ариадна Васильева

Расстегнула и небрежно бросила на кровать пальто, за ним полетела пушистая вязаная шапочка с длинными завязками с помпонами. Раздевшись, Ника опустилась на колени перед другой широкой кроватью, накрытой клетчатым одеялом. Она с трудом вытащила на себя большой чемодан с книгами, откинула крышку и села рядом на пол.

Деловито, словно только за этим и пришла домой, Ника сняла верхний ярус книг, сложила стопками возле себя, стала искать во втором ряду, передвигая тома с одного места на другое. Наконец, нашла. Это была небольшая книжечка в мягком переплете. На обложке нарисован купец, срывающий с бугорка алый тюльпан. Полукружием, белыми буквами — название сказки, а выше, буквами поменьше — фамилия автора. С. Аксаков.

Ника облегченно вздохнула. Заморочили же ей голову, если она перестала верить себе самой. Странно, ей совершенно не хотелось плакать. Она только ощущала холодную пустоту и безысходность. Завтра снова в школу. Снова страшные уроки арифметики с задачами про бассейн, в который то втекает вода из черной, похожей на огромного червяка трубы, то вытекает и неизвестно, куда девается. Или задачи про пункт «А» и пункт «Б» и пешеходов, идущих из каждого пункта друг другу навстречу.

Списать решение из чужой тетрадки, как это делают многие, ей никто не даст. Снова будет «Шкилет» и «воображала», снова будут ее поджидать после школы, снова противный Сашка Бойко будет колотить по трубе. Эта труба почему-то особенно потрясла Нику.

Она аккуратно сложила книги на место, закрыла чемодан, задвинула его под кровать и поднялась с пола.

Затем движения ее стали резкими и как бы бессмысленными. Она зачем-то взглянула на себя в зеркало, но растрепавшиеся волосы причесывать не стала. Схватила пальто, набросила на плечи уже на ходу, выскочила во двор, торопясь, продела дужку замка в специальные железные кольца, заперла и положила ключ на место под рогожку. Еще миг, и она была на улице.

Ника опасливо огляделась. Никого. Пусто и у ворот школы. Тогда она застегнула пальто и быстрым шагом заспешила в мастерскую к маме.

Минут через двадцать она уже подходила к «Промтекстилю», к его широким, низким, доходящим почти до самой земли, окнам. Там, внутри, отделенная от улицы чистыми, натертыми стеклами, шла своя рабочая жизнь. Видно было, как, напряженно склонившись над швейными машинками, работницы то строчат, то поднимают головы и внимательно разглядывают полученный шов, то выдергивают из шитья нитки, то вновь склоняются над машинами.

Ника остановилась возле крайнего, со стороны, откуда она пришла, окна. Она стала ждать, когда мама оторвет от машинки взгляд и посмотрит на нее. Ждать пришлось не долго. Наталья Александровна сразу почувствовала, что за окном кто-то стоит. Посмотрела, подняла удивленные брови, сердито поджала губы и покачала головой. Ника стояла у окна и смотрела на нее. Тогда Наталья Александровна поднялась и сделала знак, чтобы Ника шла к проходной.

Пока Ника обходила здание и шла к служебному входу, мама успела дойти до двери, открыла ее и выглянула на улицу.

— Ника, — строго сказала она подошедшей дочери, — я тебе тысячу раз говорила, чтобы ты не приходила ко мне на работу по пустякам. Ну, вот, скажи на милость, зачем ты здесь? Ты обедала? И почему ты не надела шапочку, ты хочешь опять простудиться?

Ника опустила глаза и ничего не ответила.

— Пожалуйста, — строго сказала Наталья Александровна, — отправляйся домой, и не смей отвлекать меня.

Ника ничего не сказала матери, резко повернулась и решительно зашагала прочь. Некоторое время Наталья Александровна смотрела ей вслед, потом поднялась по ступенькам и скрылась за дверью.

Идя между рядами машинок в цеху, она успела увидеть промелькнувшую за окном непокрытую, кудрявую голову дочери.

Ника шла по улице и незаметно вытирала слезы. Впрочем, они скоро иссякли, хотя на сердце ее продолжала оставаться печаль и горькая досада на маму. Ника проделала обратный путь мимо единственного на весь город храма (в его открытые двустворчатые двери было видно, что внутри полумрак, пусто, и горят во множестве зажженные свечи), мимо просвета между домами с виднеющимся вдали ручьем и плавающими по нему белыми утками. Затем она свернула в идущий круто вверх переулок, очутилась на Красной Горке и вскоре подошла к дому. На душе было одиноко, пасмурно, точно так же, как в осеннем неласковом небе.

Ника вошла в дом, разделась, повесила на гвоздик пальто и подошла к кровати. На ней, по традиции укутанная в одеяло, стояла небольшая кастрюля с гречневой кашей и котлетой. Ника развернула кастрюлю, поела без всякого аппетита, вынесла остатки еды в сенцы и села делать уроки.

Вечером Наталья Александровна первая заговорила с дочерью.

— Зачем ты прибегала ко мне на работу? Что с тобой?

— Ничего.

— Заболела!

— Просто голова немного болит.

Наталья Александровна достала градусник, стряхнула, сунула Нике подмышку.

К сожалению, температура оказалась в порядке. «Уж лучше заболеть»! — с отчаянием подумала Ника. Но о своей беде, ни отцу, ни матери она не сказала ни слова.

Вряд ли Ника сумела бы им объяснить причину своих неурядиц. Она и сама толком не понимала, почему ее так не любят, как ничего не поняла из разговора с важной девочкой Шурой Гололобовой. Разговор состоялся давно, в конце октября. Как председателю совета отряда Шуре поручили «проработать» новенькую, сделать первое предупреждение.

На большой перемене, нарядная, в отутюженной кашемировой форме с кружевом по стоячему воротничку, в кокетливо подвязанном шелковом галстуке, одна рука в кармашке передника, другая на плече Ники, Шура увела ее в укромный уголок в конце коридора и строго спросила:

— Скажи, Уланова, почему ты задаешься?

— Я не задаюсь, — растерялась Ника.

— Нет, ты задаешься. Ты хочешь доказать, что ты не такая, как все.

Никаких грехов подобного рода Ника за собой не знала, но сразу почувствовала себя виноватой, опустила глаза. А Шура все «прорабатывала» и «прорабатывала» ее. Ника в какой-то момент не выдержала и взмолилась:

— Я не понимаю, за что ты меня ругаешь!

— Я тебя не ругаю, я тебя учу. Мой папа партийный работник, он всегда говорит, что люди все равны. Если кто выделяется, такого надо сразу ставить на место. Мне поручили тебя предупредить, чтобы ты не задавалась и не думала, будто ты лучше других.

— Но я так не думаю! — почти закричала Ника.

— Запомни! — с угрозой сказала Шура.

Первый звонок прервал поучительную беседу. Шура круто повернулась и ушла в класс. Ника стояла, смотрела, как она уходит, тоненькая, подтянутая, потом поплелась следом, и пока шла через весь ряд к своему месту, ловила на себе понимающие, злорадные взгляды.

Если б нашелся какой-нибудь доброжелатель и сумел бы объяснить Сергею Николаевичу, за что травят его дочь, тот бы страшно удивился. Ему и в голову не могло придти, что ответ Ники о месте рождения, у многих людей, не только детского возраста, вызывает элементарный шок. Ясное дело — задавака.

Любой, узнавший пикантную подробность в биографии девочки, спешил сообщить ее другому. Даже не помышляя об этом, она невольно оказывалась в центре внимания. Никто не научил Нику, как вести себя в этом случае. Ее учили не ябедничать, потому что доносчику полагается «первый кнут». Ее учили любить товарищей и уметь за себя постоять.

Она не ябедничала, но постоять за себя не умела, кроме одного случая с Соколовой, а уж полюбить своих новых одноклассников никак не могла.

Через месяц после истории с Аксаковым Ника сильно простудилась. Был сильный жар, худенькое тело сотрясал лающий кашель, но она была счастлива. Лежала укутанная в кровати, и, как только спадала температура, брала взятого в библиотеке «Витязя в тигровой шкуре» и забывала обо всем на свете. Но судьба готовила ей забавный сюрприз.

Дело шло на поправку. Ника уже вставала с постели, хотя не выходила на улицу, это было строго — настрого запрещено. А погода в середине декабря стояла чудесная. Светило солнце, бегали по небу несерьезные тучки. Брызнут почти весенним дождиком, после деваются неведомо куда. Одна умытая синь стоит над землей хрустальным куполом. Благодать, юг, дыхание Таврии.

В такой расчудесный день Ника сидела на кровати с книгой в руке и тоскливо поглядывала в окошко. Она собралась, было, нарушить запрет, одеться и выйти во двор хоть на десять минут, как вдруг за окном замаячила чья-то голова. Ника вздрогнула от неожиданности. Это был Сашка Бойко!

Голова его приблизилась вплотную к стеклу, нос расплющился. Он поднял руки и приложил ладони к лицу, домиком, старался разглядеть, кто находится в комнате.

Ника влезла на табуретку, открыла форточку. Глядела на Сашку сверху вниз.

— Чего тебе?

— Проведать пришел. Ты же болеешь. Или просто в школу не ходишь?