Искупление - Василий Лебедев

- У нас с Ордою свои счеты! Беритя нас! Мужики изготовлены, оружны и покручены в калантари.

- Пеши? - спросил Дмитрий, тронутый столь нежданной подмогой.

- Пеши.

- Станьте к пешему полку, что днями пойдет тут. Моим повелением станьте!

То был разговор поутру, а ввечеру полки приостановились близ деревни Березы. Бренок с Иваном Удой вернулись и сказали, что избы полны баб и детей, а стоит деревня близко от Дону.

- Много ли осталось? - спросил Дмитрий.

- Двадцать три поприща [Поприще - 1000 шагов или 360 сажен] ровнехонько! - ответил Бренок.

- Добре... Митрей Михайлович, пошли за Доя крепкую сторожу - чего там? Семена Мелика пошли!

Боброк ускакал к полкам, а Иван Уда хотел было расставлять шатер и готовить ужин, но Дмитрий велел до сумерек медленно двигаться вперед. Снова показалась деревня. Бренок послал узнать, и вскоре выяснилось: деревня Чернова. Здесь разбили лагерь. Здесь Дмитрий ждал сведений о Мамае. Ягайле, Олеге.

Семен Мелик вернулся из-за Дона и привез полоненного татарина. Десяток ордынцев было убито в схватке. Мелик потерял столько же...

- Они стрелама бьют издали, княже! - жаловался Мелик и, как хищную птицу, придерживал пленного ногой.

Пленный оказался из окружения Мамая. Он сказал, что его великий царь стоит уже у Кузьминой гати, на правом берегу Дона.

- Что он ведает о войске? - спросил Дмитрий толмача.

- Множество есть бесчисленное! - был ответ.

Ночью пришли сведения, что Ягайло разуверился в Олеге и один идет на соединение с Мамаем, исполняя волю царя Орды. Довели гонцы, что он в двух днях пути.

До Мамая было еще ближе...

* * *

Все полки отдыхали. Мамай был за широкой рекой - за Доном, можно было положиться на эту широкую преграду да еще на сторожевой полк, гулявший на том берегу, и воины отдыхали, кормились у полковых котлов да у телег с домашними еще припасами. Кони гуляли на обширных лугах левобережья под присмотром полковых конюхов.

- Иде мой калантарь?

- Дома, на печи!

- А чего энто Мамай ждет?

- Дождется вол обуха!

- Братие, а истинно ли, что-де татарва вина не пьет?

- Како же, ня пьет! От воскресенья до поднесенья!

- О, тати окаянны! Мало побито их на Воже-реке!

- Истинно тати: татарин, что багор: чего уцепит, то и тащит!

- Тому их Чингиз-хан научил - первой тать на земли!

- И откуда вывалилось сие племя на Русь?

- Сотоной напроважено! Сотона влез им в сердце, а до той поры были они, как наши рязанцы, - ни себе, ни людям.

- Ня трогай нас, рязанцев! А ня то язык уполовиню!

- Ты князю своему, Ольгу, укороти!

- Обрели себе князя - исчадие Мамаево!

- Ня тронь нас! Мы за князя ня молимся! А ня то... - Не маши булавой-то, я тоже мочен устрашить!

- Ня страшуся! Мяня лось ногама топтал и рогама бол!

Дмитрий шел мимо отдыхающих полков и слышал говор многотысячного воинства своего. У каждого кострища свои думы, свои разговоры и шутки тоже свои.

- Кто шелом мой поял? А?

- Не твой ли? Я нашел в каше! Померял - мал...

- Нашел дьявол клобук, да на рога не лезет!

- Не грешите, православные: грозен час предстоит...

Дмитрий прошел к своему голубому шатру. Полог был растворен широко, и свет от свечей, поставленных на днище большого медного котла, высвечивал многие тени человеческих голов, двигавшиеся по ткани шатра. Воеводы собрались на последний большой совет.

- Воеводы! Братия возлюбленная моя! Близок час роковой. Вот и желаю я положити думу свою на ваш суд: как надумаем - тут ждать Мамая, на сем бреге, или перейти Дон-реку и ударить нечестивого в лице?

Мгновенье, и молчание рухнуло под гулом голосов.

- Ежели ты, княже, желаешь боя крепкого - переходи Дон-реку. Там будет без хитрости битися каждый, ибо бежать станет некуда! - первым высказался Боброк.

- То истинно твердит Митрей Боброк! - поддержали два литовских князя, служившие Москве верой и правдой, два Ольгердовича.

- Не за тем шли сюда, чтобы главу под крыло прятать или за водой стоять! - еще решительнее высказались все три князя Белозерских - Федор Романович, сын его Иван и брат Василий.

"Вот кто будет стоять в головном полку!" - мелькнула мысль у Дмитрия.

- Кто инако помыслит?

- Вели, княже, слово молвить... - Лев Морозов покраснел ушами, но заговорил спокойно: - Во шатре князевом все мы смелы и сильны, но вестимо: сила силу ломит... А ну, как нас татарва почнет одолевати? Как с того берега отходити полкам? Всех порубят и стрелой достанут в воде! Ино дело, коли Мамай сам полезет в воду на нас. Татарва, она воды страшится, она без мешка надутого чрез реку не пойдет. Так пущай же лезет! Мы постреляем и потопим их превелико! А еже господь отвернется от нас - путь до дому открыт...

- И то праведно! Было так-то на Воже-реке: выждали Бегича на своем бреге и побили!

- Единому богу ведомо, как на рати створится... Владимир Серпуховской сидел молча, трепал торчашие белесые усы, посматривал искоса на Дмитрия: волнуется великий князь, губу прикусил и бледен стал. Спросил его:

- А каково ты думаешь, княже?

Выдохнул шумно Дмитрий, будто гору свернул:

- Братие! Ведайте, привел я вас сюда не за тем, чтобы реку Дон стеречь, а привел я рать великую, дабы землю русскую от пленения и разорения избавити. Или... головы свои сложити. Смерть честная или полон и позор - что дороже? Краше было бы не идти супротив поганых, чем прийти и стоять, ожидая, пока враг сам нападет на нас. Истинно твердит боярин Лев Морозов: река Дон - великая нам ограда, нелегко ту ограду перешагнуть, а коли так, то она нам тоже сгодится: мы ею от Ягайлы отгородимся!

- Так, так! - не выдержал Боброк и пошел оглаживать коленки ладонями. - Сей высмерток уж во дне пути, должно!

- Ежели мы, братие, станем на сем бреге, Мамай сам будет выбирать, когда напасть ему. Мы же, перейдя реку Дон, став пред лице его, понудим напасть на нас немедля, ибо два войска великих не стоят без дела, ежели нет пред ними воды или горы. Идемте за Дон - се есть единый путь наш и едина судьба: победим и Русь от погибели невиданной сохраним или сложим головы свои. Завтра же за Дон, братие!

Но был еще целый день, день раздумий для Дмитрия и воевод, день немалых трудов.

Пешие полки спозаранок отвели к лесу, в сторону Непрядвы, вверх по Дону, и оттуда еще до восхода солнца поплыли срубленные бревна. Вторая половина пешей рати, оставив на возах доспехи, мечи, копья, луки, вышла к воде и ловила те бревна с плотов на протяжении двух с лишним верст. В пяти местах были означены переправы, по коим пойдут пехота и обозы. Сам большой боярин Тимофей Вельяминов скакал от переправы к переправе, поторапливал и еще до обеда раза три подъезжал к шатру великого князя и доводил о строительстве. Дмитрий и сам видел сверху, как там, внизу, копошились люди, там стучали топоры и в одночасье Дон покрылся белой чешуей щепы, потянул вниз во всю свою ширь эту пахучую светлую ленту. Далеко в стороне взграивало воронье, а на той стороне, правее Зеленой дубравы, виднелось безмерное поле и таяло вдали, сливаясь с легкими перелесками у овражистой, невидимой отсюда речушки - Нижнего Дубяка.

Тимофей Вельяминов был ныне особенно дорог

Дмитрию за верность свою, известную исстари, за то, что род Вельяминовых воспринял казнь Ивана как божью кару во имя покоя Московского княжества, во спасение Руси. А не за тем ли и сам Тимофей Вельяминов здесь? Не он ли наутрие станет впереди полков и сложит свою голову?

- Что повелишь, княже, как переправы спроворят? - спросил Вельяминов.

- Надо костры палить, каши варить, не жалеть ни брашна, ни пития безбражного, да велю всем пребывать в покое после обеда до сумерек. Душу и тело беречь на завтрашний день, на грозный день великого искупления... Дмитрий приумолк, всматриваясь в просторы Куликова поля, потом строго выкликнул Бренка из шатра: - Михайло!

- У стремени, княже! - тотчас показался мечник с подшлемником в руке и с седлом в другой. Простоволосой головой он отводил полог шатра и смотрел на великого князя.

- Ввечеру, до заходу солнца, скачи за Красный холм, отыщи там наши сторожи и вели отойти к Дону... Мамаевы вызраки пусть доведут окаянному, что-де Русь ждет их на сем, на левом бреге...

- Исполню, княже!

- Внимай: а после заходу солнца пусть наши сторожи отгонят их снова к Мамаю. Строго велю!

- Исполним, княже!

- А тебе не велю там вязнуть! В сумраке быть при мне!

Бренок кивнул и убрался в шатер, а Тимофей Вельяминов стал осторожно спускаться к воде, придерживая своего ладного каурого жеребца, чуть шального по молодости лет.

У Дмитрия еще оставалось немного времени, чтобы мысленно опять построить полки на поле. Всякий раз, когда он обращался к будущей битве, ему думалось, что в самом главном месте - в головном полку, в передовом, должны стоять князья Белозерские. То, что они умрут первыми и умрут на глазах у всех, Дмитрию было вполне очевидно, но очевидным было и другое, самое важное: умрут они достойно, мужественно, быть может, и весело, как умерли на поле брани Митя Монастырсв и Назарушко Кусаков на Воже-реке, как пал в неравной рубке, обороняя Москву, Митя Минин... "Вечная память вам, слуги мои, други мои, покрестовые братья мои!" - шептал Дмитрий. Он осенил себя крестом, потрогав сквозь одежду образ богородицы, надетый ему на шею княгиней Евдокией, и только сейчас со смешанным чувством удивления и нежданной легкости понял, что ни разу за последние дни не предавался тяжким думам о Евдокии и детях. Всякую ночь, когда покладник походный оправлял ему постель и мечник задергивал полог шатра, пред его мысленным взором представала семья, но тут же и заслонялась видениями иными, не менее властными и тревожными - московской безмерной толпой женщин с грудными младенцами на руках, сдержанным плачем, сыпучими толпами отроков, коим отныне суждено остаться сиротами... "О, великий и скорбный час Руси!" подумалось Дмитрию, и он увидел, как на той стороне Дона, поперек его обширного простора, стоят полки его, единые и равные в величии и горькой судьбе своей, и будто нет там ни смердов, ни бояр, ни детей боярских, но все дети земли своей многогорькой.