Клятва воина - Джульет МакКенна

– Идем.

Ляо повернулась и пошла к двери – голова высоко поднята, осанка безупречна. Я выпрямился так, словно был удостоен личной аудиенции у императора, и последовал за ней. Когда мы достигли лестницы, появились Гар и Сезарр, в равной мере великолепные, с одинаково серьезными лицами. Шагая в ногу, мы бок о бок спустились в сад, и толпа расступалась перед нами молчаливыми волнами почтительных поклонов, затем собиралась бурным морем за нашими спинами. Мы пересекли территорию дворца и вошли в огромный зал, где я никогда прежде не бывал. Потребовалась вся моя выдержка, чтобы остаться бесстрастным, когда я посмотрел вокруг.

Я впервые увидел палату для аудиенций Шек Кула, сердце владения, средоточие его власти. Стены этого высокого, с колоннами, зала были из блестящего черного мрамора, инкрустированного декоративными арками из зеленого с прожилками камня. Зажатые в скобах факелы рассыпали золотистый свет из граненых зеркальных ниш. Высоко над нашими головами были распахнуты ставни, и ветер шевелил коллекцию вымпелов, висевших под центральным сводом крыши. Хлопанье и трепет шелка ясно слышались сквозь перешептывания в толпе. Курильницы наполняли воздух ароматом, и тихий шелест опахал доносился со всех сторон.

Эхо наших шагов прокатилось по залу, исчезая в массах, уже собравшихся вдоль стен, еще больше народу толпилось в широком дверном проеме. Миновав центральный проход, мы остановились посреди огромного абстрактного рисунка, выложенного зеленым мрамором у подножия лестницы из трех широких ступеней. Шек Кул смотрел с возвышения, сидя прямо на черном деревянном троне, инкрустированном серебром и драгоценными камнями. В разительном контрасте с нами, он был одет в простой белый шелк, волосы и борода без всяких украшений, единственный драгоценный камень – огромный изумруд на тяжелой золотой цепи. Скупым жестом воевода указал Ляо и Гар на кресла по левую руку от себя, сохраняя серьезное выражение лица.

Я занял свое место у плеча Ляо. Меня беспокоила простота наряда Шек Кула, и хотелось переглянуться с Сезарром, но для этого я бы должен был повернуть голову. Тем временем тихий шепот пронесся по толпе, и стражники у дверей шагнули в стороны, чтобы пропустить Каеску. Я услышал нотку сочувствия, которая дала мне новый повод для тревоги. Каеска выглядела жалкой, крошечной в необозримости зала, когда шла по центральному проходу к судилищу, бесшумно ступая босыми ногами по холодному мрамору. Ее волосы были заплетены в простую косу, лицо без косметики казалось голым и уязвимым; вместо дорогих нарядов на ней было скромное платье из небеленого хлопка. Я не позволил себе выказать презрение, но не удержался, чтобы не взглянуть на Шек Кула: как он реагирует на этот покаянный вид? К моему облегчению, я увидел проблеск цинизма в его темных глазах и надеялся, что мне это не почудилось. Эльетиммский жрец следовал за Каеской на хорошо выверенном расстоянии, чтобы не отвлекать зрителей от создаваемого ею образа смиренного долга.

Двери тяжело захлопнулись, прервав мои мысли. Доска упала поперек них с глухим стуком, от которого я почувствовал себя пойманным в ту же ловушку, что и Каеска. Лихорадочный запах ожидания вытеснял душистый аромат ночных садов. Я глубоко вдохнул, когда Шек Кул поднялся, глядя на Каеску твердым взглядом.

– Ты обвиняешься в подкупе колдовства в моем владении, женщина. Что ты ответишь?

– Я отрицаю это.

Тихий ответ Каески прервался на полузадушенном рыдании, породившем шепот сочувствия у ближайших зрителей. Но воеводу это как будто не тронуло.

– Я выслушаю обвинение.

Он посмотрел на меня, чуть смягчив лицо, и я увидел в этом намек ободрения.

– Встань рядом с Каеской, – едва разомкнув губы, прошептала Ляо.

Я быстро сошел по ступеням, довольный при виде слабого огорчения в глазах Каески, когда я встал рядом, возвышаясь над ней во всех регалиях этого владения. Должен признаться, в таком облачении, обвитый кольцами инкрустации, я чувствовал на себе бремя открытости от испытующих взглядов со всех сторон.

– Говори только правду или понесешь наказание.

Отсюда, снизу, Шек Кул казался еще более неприступным. Я принял солдатскую позу и начал свой рассказ, черпая все мои знания алдабрешского языка. Я старался говорить медленно, внятно и подавлять любой намек на эмоции, полагаясь на то, что одни факты осудят эту женщину. Толпа то затихала, то громко ахала, пока я продолжал свое повествование, но я смотрел только на Шек Кула, обращался только к нему, словно мы были одни среди продуваемых ветрами далазорских равнин. Когда я умолк, напряжение в воздухе притупило бы сталь.

– Что скажешь ты? – потребовал Шек Кул у Каески.

– Я признаюсь… – Спрятав лицо в ладонях, женщина рухнула на колени, ее рыдания взломали потрясенную тишину огромного зала.

– Ты… – Воевода вскочил, но тут же взял себя в руки и снова сел.

Я посмотрел на Ляо. Она сильно побледнела под косметикой, и я испугался, что она упадет в обморок.

– Не в колдовстве! – Каеска вскинула голову, и, несмотря на слезы, глаза ее были ясными и расчетливыми. – Только не в магии, но, о мой господин, я… – Она поперхнулась на вздохе. – Я признаюсь в роковой слабости, ужасной глупости, в том, что поддалась соблазну дыма жителей материка. Я так давно искала средства от боли в сердце, боли от того, что я не способна рожать детей, что кровь моя падает бесплодной, не принося жизнь во владение…

Ее глаза закрылись от невыносимой муки. Каеска прижала руки к груди, губы ее шевелились, но слова не выходили. Для страдающей женщины она неплохо изъясняется, кисло подумал я.

– В своих путешествиях и торговле, когда я старалась служить владению единственным доступным мне способом, я услышала об этих дымах, о том, как они могут облегчить самую тяжкую ношу. Меня охватило искушение, но я сопротивлялась, ты должен верить мне, я сопротивлялась, пока не услышала, что Мали должна принести благословение на владение, где я потерпела неудачу. Страдание, зависть, низкая и мелочная ревность терзали меня, о мой господин, в то время как я должна была радоваться, и я ненавидела себя за свои мерзкие мысли. Я могла жить с болью моего пустого лона, но я не смогла посмотреть в лицо отвратительного существа, коим я стала. Я прибегла к дыму, чтобы спастись от себя, от мук моей совести, от порочности, что грызет меня изнутри!

Ее голос, возвышавшийся в течение всей этой лихорадочной речи, сорвался в истерический плач. Каеска распростерлась на блестящем полу, цепляясь руками за неподатливый камень.

Я стоял не шевелясь, бесстрастный и невозмутимый, но по лицам, находившимся в поле моего зрения, я прекрасно мог оценить воздействие той живой картины, которую мы с ней представляли: Каеска, крошечная, незащищенная, раскрывающая постыдные тайны своей души, и я – показной в моем пышном наряде – возвышаюсь над ней, глаза спрятаны под шлемом, меч нависает над ее голой шеей.