Пловец Снов - Лев А. Наумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Внезапно нахлынули незнакомые мучительные чувства – это была как раз первая волна той самой паники. Зачем он так поступил? Сможет ли Гоша смотреть на эти прекрасные, желанные драгоценности, зная, что они украдены? Да и какой в них смысл, если сокровища всё равно нельзя никому показать?! Позором он теперь запятнан на всю жизнь! Впрочем, последнее мучило не так сильно. Важнее было избавиться от собственного презрения к поступку. Камушки следовало найти самому!
Решено! Мальчик свернул к морю. Захлёбываясь радостью от спасительной идеи, лишённой изъянов, он примчался на пляж. Отличный план! Тогда эти драгоценности станут его безоговорочной собственностью! Море смоет с них налёт чужого везения, у них не будет прежнего хозяина. Сначала – Азов, а за ним – Горенов.
Гоша положил камушки у самой воды, на ту область, которая регулярно окатывалась набегающими волнами. Они были не очень сильными, но вдруг что-то пошло не так. Внезапно налетел вал, мощный настолько, что вожделенные сокровища исчезли. Это специально кто-то так сделал! Но кто? И тогда его сбило с ног второе цунами паники. Не вышло… Не получилось… Однако он навсегда теперь останется преступником! Обратной дороги нет.
Тот одноклассник, кстати, о пропавших камнях с ним никогда не заговаривал, хотя до самого отъезда из Таганрога Горенову мерещилось, будто он его подозревает и безмолвно винит в их исчезновении.
Сейчас эмоции были схожими. У писателей так случается: замысел не идёт. Или сначала ползёт, а потом – встаёт намертво. Георгий чувствовал, что его произведение летело в тартарары. Какая же это литературоцентричная страна, «самая читающая нация», если никто не может распознать простейшие отсылки к книгам?! К самым лучшим детективам! Самым известным! Самым совершенным!
Горенов шёл, презрительно оглядывая встречных людей. В полиции ему объяснили, что и как нужно писать для них. Но это же невыносимо! Во время беседы с Андреем и его коллегами Георгий не один раз представил себя арестованным и обвинённым… Видел, словно со стороны, как его здесь и сейчас ведут по тем же коридорам, допрашивают в том же кабинете, где он распивал чаи. Это казалось таким неизбежным, ведь детектив обязательно должен закончиться справедливо… Так говорил следователь. И ничего не зависит от того, убьёт Горенов ещё кого-то или нет.
Легко доказать вину. Достаточно одного случайного свидетеля, единственной роковой ошибки, но никто на свете не сможет исчерпывающе и неоспоримо удостоверить, что имярек – не преступник. Всегда найдутся основания усомниться в любом алиби. Очевидцев отсутствия деяния не существует, могут быть только свидетели поступка. Невиновность подтвердить гораздо труднее. И самый бесспорный способ это сделать – найти убийцу или переложить вину на другого. Значит, если следствие зайдёт достаточно далеко, то либо Горюнов сядет в тюрьму, либо ему придётся оболгать и погубить кого-то… Фантомная, гипотетическая клевета внезапно показалась не менее, а может, и более страшным преступлением, чем душегубство.
Георгий шёл вперёд и думал, что больше не хочет убивать. Зачем, если они всё равно не понимают, о чём он кричал своей безжалостностью? Это был вой о любви к книгам. Люди, услышьте! А Андрей хотел, чтобы, наоборот, книги кричали… говорили, шептали о любви к людям. Трудно…
Но ведь если теперь остановиться, то не стоило и начинать. Покоя не давал всё тот же вопрос: ради чего тогда погибли две первые жертвы? А главное, Горюнов понимал, что останется убийцей вне зависимости от того, унесёт ещё чьи-то жизни или нет. Здесь тоже не было обратной дороги, но вдобавок вперёди показался тупик. Преимущество моря в том, что на воде нет тупиков.
20
Это было похоже на что-то вроде спячки. По законам развития сюжета опытный автор знал: ничего не изменится до тех пор, пока либо герой не совершит поступок, либо что-нибудь не случится само собой. Впрочем, при чём здесь литература? Безусловно, это ясно и так, из самых общих соображений.
В качестве единственного собственного шага, способного прервать затянувшийся летаргический сон и сдвинуть историю с мёртвой точки, Горенову представлялось исключительно очередное кровопролитие. На иное фантазии не хватало. Потому он предпочитал сидеть дома и гулять в надежде на события извне. Ему казалось, что это правильно. «Капитанское решение», называли они такие вещи в училище. Удивительно, но за годы реальной морской службы это словосочетание не прозвучала рядом с ним ни разу. Ждать пришлось долго. До сего дня.
С самого утра Георгий понял: что-то должно, наконец, случиться. В последнем обрывке сна, который сохранило его сознание, запечатлелся Борис, произносящий слова: «Мы все в долгу перед Мишей. Только как этот долг теперь отдавать?» Горенов с усилием вспоминал. Кажется, покойный друг ничего никогда не просил и уже, очевидно, не попросит. Заспанный, он внезапно подумал, что в его снах Миша никогда не возникал сам, присутствуя исключительно в высказываниях других людей. Как Сократ в сочинениях Платона. Однако этот человек, который через третьих лиц заявлял, будто Горенов ему что-то задолжал, всё-таки, скорее всего, был на самом деле, ведь остался же у Георгия томик его Хармса.
Из этого издания новый владелец особенно любил «Молитву перед сном»: «Господи, среди бела дня накатила на меня лень. Разреши мне лечь и заснуть Господи, и пока я сплю, накачай меня, Господи, Силою Твоей. Многое знать хочу, но не книги и не люди скажут мне это. Только Ты просвети меня, Господи, путём стихов моих. Разбуди меня сильного к битве со смыслами, быстрого к управлению слов и прилежного к восхвалению имени Бога во веки веков».
Читая этот текст, Горенов всегда то кивал, то качал головой. В сумме получался знак безоговорочного согласия. Уже за то, что Миша показал ему «Молитву», Георгий был в долгу. А сколько всего ещё… Правда, томик давно не попадался на глаза, и это неизбежно возвращало к вопросу: существовал ли Миша на самом деле?
Внезапно раздался звонок в дверь. Горенов сгрёб с полки горсть монет – там набралось немало, больше двухсот рублей – и пошёл открывать соседу, который, похоже, совершенствовал свой талант появляться в самый неподходящий момент.
– Макарыч, я хочу тебе сказать: завязывай с этим… – начал Георгий, сердито нахмурившись, но вдруг замер от неожиданности.
– Жизнь настолько сложная штука, что хотеть чего-то – это уже наглость. Мы путаемся загоняем себя в тупик нашими желаниями добиться того
