Зимняя Война - Елена Крюкова

Река подо льдом. Зимняя пристань. Около пристани – старая спящая машина, ночное такси. Она резко распахивает дверцу. Выплевывает сапфир в кулак. Она не знает языка. В Варшаву, дружочек!.. Задремавший таксист встряхивается, вздергивает кудлатую голову от руля. Так, пани, не соображает пани, что молвит, ведь это ж другой город, проше, далеко… Молчи, езжай скорее, за мной гонятся, я хорошо тебе заплачу!.. Давай сразу в Варшавский аэропорт… Она бросает резкие фразы по-русски, и парень все понимает. А если бензина не хватит, а за нами погоня, и не заправиться нигде, как на то пани взглянет?..

Она впрыгнула в машину. Шофер взял с места в карьер. Она оглянулась назад.

Они поймали скользившую мимо ночную «таксувку». Они уже мчатся за ней. Погоня. Ты уйдешь от них. Ты должна уйти.

– Парень!.. Быстрей!.. Ты получишь…

– Так ведь на карту жизнь пани брошена, а она мне все о деньгах пытается крикнуть!

Две машины, как угорелые, мчались по ночной заледенелой дороге. Черные продолжали стрелять в машину Воспителлы. Пуля пробила заднее стекло. Шофер вжал голову в плечи, пробормотал: холера ясна, убьют – недорого возьмут. Смерть всегда рядом с нами, парень. А ты как думал?! После ночной смены на зимней рыбалке посидеть, на подледном лове?!.. Быстрей! Твоя железная кобыла – кляча!

Она судорожно открыла окошко, просунула голову над закрылкой ветрового стекла, крикнула преследователям:

– Вы! Собаки! У меня еще один патрон остался! Нате! – и выстрелила из смит-вессона вслепую, выставив его в окно на весь мах вытянутой руки.

– Попала!.. Пани попала!.. В шофера попала!.. пани классный стрелок…

Таксист в машине черных упал, лицом в крови, на руль. Вацлав выбросил труп на снег, сам повел машину. Воспителла, с дрожащими губами, судорожно перезаряжала револьвер. Патроны у нее были спрятаны в кармане широкой юбки – она все продумала еще дома. Между патронов талисманом перекатывался сапфир. Ах ты, куда завалился. Как все стремительно сделалось. Она и не поняла ничего. На груди у нее висел, мотался на тонком кожаном шнурке кисет из тонкой телячьей кожи, подаренный ей Лехом. Она засунула руку в карман. Револьвер перезаряжен. Сейчас она покажет пареньку фокус.

– Гляди, пацан!

Она кивнула шоферу, напуганному донельзя перестрелкой и погоней, и вставила себе в зубы синий камень. Парень, не выпуская руль из рук, дивился на странную пани, смеялся, будто плакал. Сапфир горел в ее зубах. Она вынула его изо рта и положила в кожаный мешочек на груди, спрятала под блузку. Руки у нее были голые – ах, легкая летняя блузочка, ведь она спала в ней в купэ, дремала!.. – шея голая, теплый козий платок она потеряла, убегая от преследователей. Что, какие подарки она теперь подарит своей многочисленной парижской родне?..

– Пани холодно?.. Пани простудится, замерзнет…

– Я русская. Я привыкла к холоду. У нас вечная зима. Мы снежные люди. Плевать на холод. Ты же видишь, мальчик, нам надо от них оторваться. Быстрее!

– Пани хочет в аэропорт?.. Куда лететь?.. Какой рейс?..

– На Париж. Мне надо в Париж. Армагеддон все равно меня… такую… не примет. В Армагеддоне сейчас нелетная погода.

Парень ухмыльнулся, повернув к потрясающей, полуголой хорошенькой русской паненке лицо от руля, от стекла, от бешено, с шуршаньем, летящей прямо под колеса дороги, и выдавил:

– О, проше, Армагед…дон, пшепрашем – цо то за място?..

– Есть такое, мальчик. Столица жизни. Сердце мира. Это мой родной город. Я там живу.

– За пани гонятся из-за того синего камня?..

– Да. Только это не камень, проше пана. Это Глаз Сиддхартхи Гаутамы Будды. Покуда он глядит на мир – в мире будет бесконечно идти Зимняя Война. Ты устал от Войны, мальчик?!.. Тебе охота… чтоб она закончилась когда-нибудь…

– Осторожно! Пусть пани наклонится вперед!

Две пули, свистя, со звоном пробили лобовое стекло точно между головами Воспителлы и шофера. Серебряная лента шоссе снежной змеей вилась, бормотала зимнюю песню под безумно крутящимися колесами старого, потрепанного, еще довоенной марки, такси.

…………………Тебе снится сон, Лех. Ты просто очень устал. Спи. Ты натрудил пантомимой все свое тело.

Заштатный их со Стивом кинотеатришко. Как ты устал притворяться в Армагеддоне, что ты просто армагеддонский нищий. Что ты не тот, кто ты есть. Кто ты, Лех?.. Я солдат. Я умру в бою. Все мы умрем в бою. Он закончил пантомиму под названьем «Последний бой», раскланялся, улыбнулся; Стив тоже встал из-за пианино, пытался кланяться неуклюже, как медведь. В зале, в первом ряду, сидели Серебряков и Исупов, они хлопали громче всех. Свет погас. Начался фильм. Лех и Ситв, уже переодетые в цивильное платье, поджидали у дверей кинотеатра полковника и капитана.

– Ну что?.. Есть известия из Парижа?..

Лех помрачнел. Чернота заволокла все его шрамы траурной повязкой.

– Ниоткуда вообще нет известий. Никаких.

Они вчетвером вышли в ночную тьму. Метель обняла их. Поземка целовала им ноги. Серебряков взял Леха за руку. Тебя здесь не преследуют?.. За тобой слежки нет?.. Не уверен. Скорей всего, есть. Мы скоро узнаем. Мне важно узнать, поймали ее или не поймали. Добралась ли она. Лучше бы я сам отправился туда. Если ее поймали – тогда бы отцепились от меня. Я все время чувствую, что я под колпаком. Она давно должна была дать телеграмму из Парижа.

…………………о… разве я сам не в Париже… разве я…

…………………ты черная птица. Ты в клетке. Тебя накрыли тряпкой. Чтоб ты спал и не просыпался больше никогда. Никогда. Никогда.

…………………я не знаю, что с ней. Я сдохну от незнанья. Я не подох на Войне только потому, что Бог захотел поиграть в меня, как в игрушку, и выдумал для меня новую пытку, и глядит, как я корчусь, и хохочет надо мной.

В кафэ? В кафэ. Мы все четверо сидим за стойкой на высоких журавлиных креслах, пьем кофе, обжигаясь; мы с мороза, и греем руки о чашки, и курим, и просим бармена еще коньяку нам подать. Гулкий гомон вокруг. Прямо напротив нас за соседний столик садится женщина, красивая до страха, до боли в подреберье – мощная грива черных волос, опалово-серые глаза, бело-розовое персиковое лицо, лепестками изогнутые губы; она сидит, завернув ногу за ногу, ее колени обтягивают черные ажурные колготки, на ней туфли на «шпильках», их она надела в снег и мороз, чтоб прельстить очередного мужика; веки густо намалеваны серебрянкой: проститутка, бабочка ночная. Иди к нам. Мы тебя кофе угостим. А ты с нами помолчишь. О женской жизни. О ночной своей судьбе.

Знакомое лицо. Знакомое, хоть застрелись. Где ты ее видел?.. Ведь это же не Кармела. Нет, конечно. И не ее сестра. Она идет к нам. Она идет к тебе. Она подтягивает высокое кресло, подсаживается к стойке. В Армагеддоне народ любит зимою погреться в ночном кафэ. Жить на что-то ведь надо, дорогой Лех. Колбаса, мясо… пряники к чаю… у меня сын и дочь. Ты растерялся. Дети проститутки. Это больно. Это жизнь. Такая юная – и уже мама?.. Мама!.. Уеду я отсюда к чертям собачьим. За границей жизнь сытней. Жаль, Война всех замучала. Перебить бы всех генералов. И всех владык. И всех Царей. Остались бы простые люди. Мужики, бабы. И е…ись бы в свое удовольствие. И колбасы вдоволь. И детки радостные. Возьми мне еще кофе.