Александр III. Истоки русскости - Владимир Александрович Гречухин

Да, императрица Мария Фёдоровна самозабвенно любила танцевать, а для её супруга балы были «пустым времяпровождением», и он почти ненавидел их. Он с трудом терпел все сопутствующие им правила… Одно из них гласило, что если император покидает был, то точно также должна поступить и императрица. Но Мария Фёдоровна со свойственной ей милой обаятельностью находила способы обойти это правило и со свойственным ей весёлым нравом прекрасно влияла на своего мужиковатого Сашу.

Тот вынужденно терпел и покорялся нежеланной стихии бала. (Кому из изысканных придворных такое поведение могло понравиться?)

Царь нескрываемо тяготился и своей обширной роднёй. Великий князь Александр Михайлович вспоминает об этом совершенно откровенно: «император томился на семейных собраниях. Он находил бесцельной тратой времени бесконечные разговоры со своими братьями, дядьями и двоюродными братьями. Для взрослых, осаждавших его вечными просьбами, у царя не было ни терпения, ни времени». Господи, как далеко такое состояние от извечного элегантно пустого придворного времяпровождения, столь свойственного многим иным русским правителям…

Стоит также отметить, что царь плохо и неохотно ездил на лошадях и, пожалуй, даже опасался их. (А ведь Мария Фёдоровна, очень храбрая и даже рисковая, ездила отлично и нимало не боялась стремительной верховой езды!) Рядом с такой прелестной и отважной спутницей Царь-Мужик на прогулке выглядел и тяжеловато, и неубедительно. И кстати, его едва не мужицкий выезд на коне очень метко отразил скульптор Паоло Трубецкой в своём памятнике Царю-Хозяину.

Этот памятник с первого же (ещё макетного!) предъявления оказался принят почти всеми не только не однозначно, а крайне отрицательно. По поводу его остро иронизировали, над ним смеялись, им возмущались. Отзывы бывали даже весьма обидные и оскорбительные. В своей безжалостной проницательности скульптор нимало не уступил столь же проницательному в своём творчестве художнику Серову, у которого «было опасно портретироваться!»

Трубецкой явил нам императора именно как Царя-Мужика, с громоздкой несокрушимостью восседавшего на столь же несокрушимом грандиозном коне. Это, вроде, и не царь, а некий могучий мужичище, едва не Илья Муромец на своём только что оттрудившемся на пашне Бурушке-Косматушке. Простонародность (или же подлинная крестьянская русскость)? императора с мощной невозмутимой силой вещает о себе каждым штрихом этого невероятного монумента. (Какая уж тут утончённость придворного облика, какая уж тут возвышенная внешность… Тут всё от земли, крестьянства и от едва не былинной деревенской русскости.)

Осуждение модели, представленной Трубецким, было едва не всеобщим. Наконец, обратились к вдовствующей императрице. Почти все ожидали от неё гневного осуждения мужикоподобного изваяния, но Мини (так её ласково звали в царской семье) растроганно сказала: «Это он, Саша таким и был. Так всё и следует исполнить».

При этих словах близким друзьям покойного было впору прослезиться – женщина, неутешная вдова императора оказалась мудрей всех придворных мудрецов. Она и на этот раз проявила себя достойной подругой Царя-Хозяина.

И монумент громадной выразительной силы был создан и установлен в Петербурге. Мы полагаем, что это лучшее творение Паоло Трубецкого, и это одно из самых лучших мемориальных воплощений единственного в истории России Царя-Мужика.

Оговорившись о его Бурушке-Косматушке, мы, наверно, должны упомянуть о том, что его звали Кобъ (так записано в документах царских пенсионерских конюшен, где до своей естественной кончины спокойно жили кони императора России). На этом коне Александр III обычно объезжал (и очень ценил его за спокойный степенный нрав). Там же, в Царском Селе, было и пенсионерское конское кладбище, где хоронили этих заслуженных коней. Там упокоился Лами, на котором Александр I ехал по побеждённому Парижу, возглавляя парад победителей Наполеона… Там схоронили и Флору Николая I, на которой он въехал в спасённую им Вену. И много там было и иных памятных погребений.

Но возвратимся к простым житейским привычкам Александра III. Среди них большое место занимала русская баня. Он её очень любил. Во дворцах, где доводилось ему жить, она почиталась самым необходимым заведением. Даже там, где для бани, казалось, и места-то не было, её всё же устраивали.

Женился Александр Александрович в 1866 году, для молодой семьи предоставили Аничков дворец, и хозяин сразу же распорядился в его подвале сделать-таки баню! А в 1879 году уже в Зимнем дворце по его настоянию устроили его собственную хорошую баню. Современники вспоминали, что «царь очень по-русски любил париться в компании лично приятных ему людей. Он хорошо понимал, что можно уважаемого человека “угостить баней”, любил о ней поговорить, прекрасно разбираясь во всех тонкостях такого “угощения”». (Не правда ли, это совсем не было близко, скажем, потомку рыцарей, графу Ламсдорфу?)

Да и слишком многое другое было в этом царе совершенно чуждым его придворному окружению. Царь нередко позволял себе самые простые и едва ли не грубые выражения. Достаточно вспомнить полуанекдотический случай с солдатом Орешкиным (который, впрочем, приписывают и Николаю I). Орешкин во хмелю орал, что ему всё нипочём и ему даже и на императора плевать! Царь наложил на донесение об этом свою краткую конфирмацию, что ему на Орешкина тоже плевать!

Но, кажется, что все простые царские развлечения и удовольствия решительно уступали его увлечению рыбной ловлей. Иногда вровень с нею называют охоту, но, думается, что это делают напрасно. На охоту Александр III действительно ездил, а чаще всего в Польшу, в местечко Лович во время своего отпуска. Но немалое время этого отпуска сразу после Ловича продолжалось поездкой в Данию в Бернстондорф, родовой замок Марии Фёдоровны. И здесь, порой, продолжался не столько отпуск, сколько встречи с правителями разных стран Европы и с датской роднёй. Так что охота занимала отнюдь не значительную часть царского личного времени.

А вот рыбная ловля его весьма привлекала. И в Петергофе, и в Гатчине он охотно ловил рыбу в тамошних прудах, а в Красном Селе после большого лагерного сбора он старался уехать в финские шхеры. И это время он считал драгоценным личным временем: министры туда ездили очень редко, допускались только фельдъегеря. А в целом день посвящался прогулке, рыбалке и лодке.

Кстати, к рыбной ловле русские правители всех времён были мало расположены. Некоторую «дань» ей отдавали лишь князь Ярослав Мудрый, царь Борис Годунов и императрица Елизавета. А единственным подлинно страстным любителем рыбалки оказался лишь Царь-Миротворец. А рыбачить он начал с… двух лет! Было это летом 1847 года в Петергофе, на пруде у павильона Марли. Тогда удочки были подарены всем братьям. Но «тихая охота» всерьёз забрала лишь Александра.

И забрала очень сильно! Уже цесаревичем он в перерывах манёвров шёл ловить рыбу. Да-а, не воинственные были у него наклонности…

Его всегда привлекали пруды Гатчины,