Смута - Владислав Бахревский

Вор привел с Угры тысячу поляков да пять тысяч казацкого войска.

– Мои силы растут, – похвалялся он Марине Юрьевне.

А тут еще приехал из Рязани племянник Прокопия Ляпунова с удивительным известием. Рязань отложилась от Шуйского. Сам Прокопий вышел перед рязанцами, назвал князя Дмитрия Ивановича Шуйского отравителем Скопина по наущению царя Василия Ивановича.

– Долго ли будем служить злодею и злодействам? – спросил Ляпунов рязанцев. – Я сию ношу с себя скидываю и прошу весь народ русский спасти себя от погибели, освободить престол от змеиного племени Шуйских.

– В Рязанской земле, – рассказывал Вору посланец Ляпунова, – один Зарайск, где воеводой князь Пожарский, пес царского венца, остался у Шуйского. Мой дядя зовет соединить силы, идти к Москве и свести злодея с престола.

– Какой подарок! – ликовал Вор. – Если Ляпунов со мной, то вся Россия снова пожелает меня.

– Не подурей от радости, – посоветовал царю шут Кошелев.

Был бит за совет, взрыдывал по-кошачьи, лаял собакой. А через день-другой, как собака, кидался на людей сам Вор.

Иосифов монастырь под Волоком Ламским сдался воеводе Валуеву и генералу Горну. Сложили оружие немцы. Поляки и казаки бились, но из полутора тысяч Руцкого и Мархоцкого спаслись и прибежали в Калугу только три сотни.

– Всех немцев утопить! – хрипел, потеряв голос, Вор. Немецких солдат хватали и действительно топили. Пришли и за фрейлинами царицы. Она бросилась к Шаховскому.

– Князь, упросите царя сменить гнев на милость. Если не смеете сказать о сути своего прошения, умолите государя прийти ко мне. Я должна сообщить ему весьма важное, то, что его обрадует.

Вор, выслушав осторожные речи Шаховского, заартачился:

– Знаю, чего она хочет! Будет просить за поганых немцев, за немочек своих! Напрасное старание! Всех в воду, сегодня же! Камень на шею – и буль-буль, или я не Дмитрий! – Ощерил зубы в самое лицо Шаховскому. – Если еще вздумает меня беспокоить, ее тоже утопить! Ин дас вассер! Ин дас вассер!

– Ах, негодяй! Как дела у него на лад, так снова свинья свиньей!

Марина Юрьевна сама явилась к Вору, бросилась к ногам. – Пощадите, ваше величество!

Вор сидел со своими боярами, с Турениным, Трубецким, Долгоруким, Засекиным, Сицким, Нагим, Плещеевым, Сумбуловым, с дьяком Третьяковым.

– Простим, что ли? – спросил Думу.

– Прости, ваше величество, – нестройно сказали бояре. – Прощаю! – изволил молвить царь.

Марина Юрьевна поднялась с пола.

– Благодарю за милость, ваше величество. Вы напрасно не захотели посетить меня. У меня есть для вас тайная, но чудесная весть.

– Говорите, ваше величество, свою тайну. От Думы ни у царя, ни у царицы тайн быть не может.

– Я не могу открыться.

– Но я повелеваю вам!

– Ах, если повелеваете! – Марина Юрьевна поклонилась деревянному золоченому стулу, изображавшему трон. – Извольте, ваше величество. Я тяжела.

– Тяжела… Что значит тяжела?

– Беременна, ваше величество.

– У меня будет сын?

– Возможно, что и сын.

– Но это же радость для всего Русского царства! Слава царице!

– Слава! – крикнули бояре.

Марина Юрьевна закрыла лицо руками, изображая стыдливость, и удалилась.

Коморник Гребсберг пришел в чулан, где дрожали от ужаса фрейлины.

– Молитесь о здравии царицы, матери своей! Упросила пощадить вас. Смотрите же, будьте царице покорными детьми. Она жизнью рисковала.

16 июня в Калугу приехал тайный посол короля, саноцкий староста Станислав Мнишек. Сигизмунд желал, чтобы Вор открыто искал королевской милости, отказавшись от притязаний на московский престол. Не время для усобиц, время соединить силы и покорить Московское царство.

– Еще вчера я мечтал о словах, которые услышал сегодня, – сказал Вор пану Станиславу, – но сегодня… Огромное войско князя Дмитрия Шуйского покинуло Можайск и движется к Смоленску.

Цокая языком, влетел в комнату, скача на палке, шут Кошелев.

– Ты прав, мудрец-наоборот, – улыбнулся проказе Вор. – Мой шурин, подойдем к окну.

Окна были распахнуты, июнь выдался знойным.

По площади проходили хоругвями, ротами, сотнями поляки, русские, казаки. Человек на коне останавливал каждую хоругвь, роту и сотню, осматривал и отпускал.

– Это же их милость пан Сапега! – воскликнул Мнишек. – Гетман Сапега, – сказал Вор. – Ян Павлович пришел служить моему величеству и получил от войска клейноты военной власти.

– Каков же будет ответ королю?

– Пусть его величество передаст мне войско, сам же отправляется в Краков.

– Ваше величество, я – Мнишек, мне дороги ваши интересы, как собственные.

– Я заплачу королю триста тысяч золотом… как только возьму Москву.

– Но король сам собирается взять Москву. Он послал на Шуйского коронного гетмана Станислава Жолкевского. Правда…

– Что правда?

– Король дал Жолкевскому только две тысячи крылатых гусар да тысячу пехоты… Но к Цареву-Займищу, куда направляется гетман, должны прибыть Зборовский и Заруцкий.

– У Зборовского – три тысячи гусар, у Заруцкого тысяч пять казаков. С десятью против сорока? У князя Шуйского – сорок тысяч войска да еще Делагарди.

– У Делагарди шведов не более пяти тысяч, остальные – наемники из немцев, французов, англичан… От верных людей известно: они готовы изменить русским.

– Измена – дело надежное. Но сорок тысяч – это сорок тысяч… Пан Станислав, друг мой, я подарю королю Северскую землю, я отдам ему Ливонию, я дам королевичу Владиславу сто тысяч, и все ведь только за то, чтобы избавить его королевское величество от забот… Я обещаю, укрепившись в Москве, послать мое войско воевать со шведами. Неужели этого мало королю?

– Увы! Сигизмунд желает на одну свою голову три короны.

Тут снова ворвался в комнату на деревянном своем скакуне шут Кошелев.

– На Москву! – кричал он. – На Москву!

– Ты, как всегда, прав, мой друг, – тонко улыбнулся Вор. – Пока московское войско будет сражаться с Жолкевским, я пойду и возьму Москву.

Истории народов – это своды побед, где если и приходится сказать о поражениях, то и поражения подносят как торжество героев-мучеников. Без такой истории государство немыслимо. Одно нехорошо. Такая история ведет к благодушию (мы сильнее всех), прибавляет спеси, да не ума. Ради самого народа, ради его будущего надо иметь книгу Измен и поражений, в которой все изменники, все горе-воеводы оставались бы в вечном позоре и проклятии. Не для того, чтобы помнить о зле, а для того, чтобы новые поколения были предупреждены о возможной слабости своего духа, чтобы узнавали измену в любой ее личине. Узнавали в ее зародыше и освобождались бы от такого зародыша.

Сражение возле села Клушина вошло бы в книгу Измен, в книгу воеводской беспечности и позора отечественного оружия.

В ночь с 23-го на 24 июня над Русской землей засверкала видимая и днем новая звезда Погибели. Имя ей – Жолкевский.

В 1610 году Станиславу Жолкевскому, великому коронному гетману, было шестьдесят три года. Его слава началась при Стефане Батории. Он принимал участие во всех серьезных военных предприятиях Речи Посполитой и был удостоен булавы польного гетмана. Он подавил в 1596 году восстание Наливайки, а в 1606-м мятеж Зебржидовского. Сигизмунд в награду за верность пожаловал ему Киевское воеводство.

Теперь под Царево-Займищем отряд Жолкевского, состоявший из тысячи пехотинцев, четырех тысяч гусар, пяти тысяч казаков, оказался между осажденным городом – у Елецкого и Валуева было шесть тысяч – и огромной армией князя Дмитрия Шуйского.

Зборовский, Заруцкий, Михаил Глебыч Салтыков предложили гетману уходить к Смоленску, пока русские не догадались о невыгодном положении отряда и не сомкнули вокруг него смертельное кольцо.

– Что сообщают ваши лазутчики? – спросил гетман Салтыкова.

– Дворяне письма читали и друг другу передавали. За Шуйского умирать никто не хочет, королевичу Владиславу присягнули бы, когда б королевич в православие крестился.

– Крещение – дело патриарха… А какие известия из лагеря Делагарди? – Вопрос относился к немецкому полковнику.

– За последние два дня к нам перешло сто сорок солдат: французов, англичан, шотландцев. Наемники отказались служить Шуйскому, но князь Дмитрий заплатил им десять тысяч, по рублю на солдата… Это мало, наемники обещают в сражении не участвовать.

– Что говорят шведы?

– У шведов генералы Делагарди и Горн.

Вечерело. Солдаты разводили на ночь костры.

– Вот мой приказ, – сказал Жолкевский, положа руки на стол ладонями вверх и разглядывая их, как некую таинственную карту. – Пушки я спрятал в лесу еще прошлой ночью. Они уже в пути. Через час стемнеет, всей конницей выступаем… на Клушино.

– На Клушино?! – изумился Заруцкий.

– Нас там не ждут. Один бодрствующий стоит пяти спящих.

В рассветном сумраке проступали холмы, деревья, крыши изб.