Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир - Ольга Скороходова

Однако я все время волновалась и, быть может, поэтому не заметила, как долго мы находились в этом большом, шумящем и бегущем ящике. Помню только, что ящик наконец перестал шуметь, перестал двигаться. Опять кто-то из взрослых брал меня и братика и отдавал нас кому-то другому вниз. Почувствовав землю под ногами, я очень обрадовалась этому.

Куда меня повел братик, я не знала. Но кто-то еще взял меня за другую руку, и я заметила, что мы входим в дом.

Я сидела на длинной скамейке рядом с братом. На этой же скамейке сидели другие, совсем незнакомые мне дети. И мне показалось, что мы очень долго сидели в комнате на одном месте. Иногда я ощущала топанье ногами по полу, а над ухом слышался как будто очень отдаленный слабый треск (аплодисменты). Сидя же вплотную рядом с братом, я чувствовала, что он хлопает в ладоши. Он и мне показывал, чтобы я хлопала, но я совершенно не понимала того, что вокруг меня происходит, поэтому не хотела хлопать. Наконец, дети начали вставать со скамейки и куда-то побежали. Встал и мой брат, таща меня за собой. Мы подошли к столу, и я ощутила запах яблок и как будто запах пирожков. Я попятилась назад от стола, давая брату понять, что мы не туда пришли. Однако брат не хотел отойти от стола. И вдруг я очень смутилась, застеснялась, ибо мне в руки кто-то дал весьма большой кулек. Тому, кто дал мне кулек, я попыталась возвратить его обратно, но чьи-то руки показали мне, чтобы я не возвращала кулек, а покрепче держала его. Я думала, что этот кулек должны были дать другой девочке, а не мне, поэтому была в большом затруднении, брать ли кулек или отдать его кому-нибудь другому. В самом деле, зачем мне дали кулек с яблоками? Ведь я ничего не сделала, не работала, а мне дали гостинцы за то, что я долго сидела на одном месте.

Но у брата в руках оказался такой же кулек, и он не только не возвращал его обратно, а, наоборот, крепко прижимал кулек к себе и тащил меня к выходу. Уже на улице мы познакомились с содержанием кулька, в котором оказались яблоки, орехи и пирожки.

Домой мы возвращались пешком, чему я была очень рада, ибо катание на грузовике, на котором я раньше никогда не ездила, напугало меня. Весьма смущал меня и кулек с подарками: где мы были, зачем чужие люди дали нам яблоки, орехи и пирожки?

Спустя несколько лет, когда я уже знала, что такое праздники вообще и почему бывает празднование Великой Октябрьской социалистической революции, я узнала из писем родственников, что месте с двоюродным братом я попала на детское торжество в день пятой годовщины Великого Октября.

Узнав обо всем этом, я с грустью и горечью подумала о том, что впервые в своей жизни я присутствовала на таком большом торжестве, но не знала этого, и вместо того, чтобы радоваться, веселиться и петь, как это делали все другие люди — взрослые и дети, только боялась всего того, что вокруг меня происходило.

Перемены. понятное и непонятное

Я совершенно не знаю, сколько прошло дней или недель с того памятного дня, когда я с маленьким двоюродным братиком и с другими детьми каталась на грузовике и присутствовала на утреннике. Но помню, что вслед за этим непонятным событием начались другие, тоже или совсем непонятные, или до некоторой степени понятные события. Начались ли они в конце ноября или в начале декабря, этого я абсолютно не могу установить. Я только помню, что было сыро, холодно, но не было ни снега, ни мороза.

И вот однажды, когда я еще крепко спала (было это или ночью, или на рассвете), меня разбудили. А жила я все еще у дяди в селе. Мне показали, чтобы я встала и оделась. Мне казалось, что я не долго спала, поэтому удивилась, что меня разбудили, когда мне еще хотелось спать. Обычных дневных запахов в комнате я не ощущала, следовательно, как-то не ясно поняла, что утро еще не наступило. Меня заставили умыться, после чего тетя дала мне поесть. За столом в кухне, кроме меня, никого не было, что еще больше удивило и, по всей вероятности (так я думаю теперь), обеспокоило меня. После еды тетя заставила меня одеться потеплее: я надела вторую пару шерстяных чулок, которые мне связала еще мама, надела шерстяное платье и вязаную кофточку, все эти вещи также сделала для меня мать незадолго до смерти. Потом тетя обвязала меня большим маминым платком и повела во двор. Во дворе по запаху я определила, что была еще ночь или, вернее, ранний рассвет. Какой-то мужчина посадил меня в фургон на сено, а потом сам сел рядом со мной. Я осмотрела его, по пальто и рукам узнала второго дядю. Он держал в одной руке вожжи, а в другой кнут. И вот мы поехали. Куда? Зачем? Этого я не знала и даже ничего не могла предполагать.

Припоминая теперь эту поездку, я думаю, что вначале не испытывала ни страха, ни волнения. Правда, я не понимала, зачем меня разбудили среди ночи и куда везут. Но так как я не однажды совершала поездки в фургоне на небольшие расстояния ради удовольствия покататься, то и эта весьма несвоевременная поездка не очень смутила меня, а только показалась непонятной и ненужной, тем более что началась она ночью, помимо моего желания.

Мне казалось, что мы едем дольше, чем это бывало обычно, когда меня брали просто покататься. Со всех сторон дул резкий, холодный ветер, какой бывает в открытом поле. Я прижималась к дяде, чтобы согреться. На какое-то время засыпала, просыпалась и вновь засыпала… Когда же я наконец совсем проснулась, я почувствовала, что вокруг как будто потемнело, слабее дует ветер и с разных сторон долетают запахи, не такие, как в поле, но и не такие, как бывали у нас в селе. Запахи были разные, напоминавшие о людях, жилищах, животных, растениях и о прочем, что присуще местам, где обитают люди. И все же это были новые, непонятные и волнующие запахи. Где мы находимся? Куда меня везут? Вот о чем я спросила бы у сидевшего рядом со мной человека, если бы могла спрашивать. И только теперь то непонятное, что происходило со мной, начало меня серьезно пугать и тревожить.

Не помню, сколько времени мы еще ехали и как потом я попала в квартиру своего третьего дяди (он в то время жил в Херсоне). Не знаю также, сколько дней я прожила у этого дяди, но смутно помню, что он несколько раз водил меня куда-то, где со мной ничего страшного не делали. Но мне непонятно было, зачем дядя всюду водит меня. И когда дядя уводил меня обратно из этих незнакомых помещений, я испытывала нечто похожее на чувство неудовлетворения или разочарования.

В самом деле, я привыкла ходить с матерью (при ее жизни) или в гости, где нас угощали чем-нибудь, или по какому-либо делу, о котором я так или иначе узнавала: особенно, если мы относили или, наоборот, брали у знакомых что-нибудь. И во всех этих случаях мне было понятно, зачем мы ходили к людям. Но в те дома, куда со мной ходил дядя, мы ничего не относили и оттуда ничего не несли домой. Нас ничем не угощали, а только дядя усаживал меня на стул или на скамейку, сам же почти всегда куда-то отходил.