Феномен куклы в традиционной и современной культуре. Кросскультурное исследование идеологии антропоморфизма - Игорь Морозов

Использование кукол вуду – очень хороший пример того, как очень архаические по форме и содержанию способы использования кукол могут внезапно обретать новую жизнь в современных условиях. Еще одним примером могут послужить часто используемые во время политических манифестаций изображения и куклы политиков, с которыми обращаются примерно так же, как с обрядовыми чучелами (см. «Обрядовые контексты»). При использовании кукол политических оппонентов их обычно подвергают публичному унижению и люстрации. Куклы снабжают унизительными надписями, обливают краской, избивают, топчут, разрывают на части и т. п. В фильме Ч. Чаплина «Король в Нью-Йорке» («A King in New York», 1957) восставшие подданые врываются во дворец с чучелом диктатора, и эта акция ассоциируется с обрядом изгнания, поскольку в результате король вынужден спешно покинуть страну, чтобы избежать гнева подданных. В последние десятилетия подобные «кукольные технологии» неоднократно использовались по отношению к публичным политикам в самых разных странах от Индонезии и Филлипин до Германии, Великобритании, Франции, США и России – см. илл. 157.

Илл. 157

Использование резиновых надувных кукол в данных акциях обычно имеет двойной смысл. С одной стороны, такая кукла символизирует никчемность, «пустоту» третируемого манифестантами персонажа, его «иллюзорную полноту», то есть лживость. Подобные коннотации постоянно возникали в акциях протеста против агрессии коалиции западных стран в Ираке. Во время них обычно использовались куклы Д. Буша и Т. Блэра, которые ввели в заблуждение граждан своих стран, заявив о наличии в этой стране оружия массового поражения. С другой стороны, резиновая кукла ассоциируется с уже прочно вошедшими в обиход «заменителями женщин» из секс-шопа и символизирует «продажность» политиков.

Такого рода коннотации основаны на устойчивой кросскультурной символике куклы, поэтому все действия с этими объектами столь напоминают архаические ритуально-магические практики с их применением. Причем использование куклы как замещающего человека предмета является, пожалуй, наиболее распространенной ее функцией в культуре. Так, на ежегодной ярмарке игрушек в Нью-Йорке в феврале 2009 г. была представлена кукла арестованного по обвинению в мошенничестве Бернарда Мейдоффа, основателя финансовой пирамиды «Madoff Securities», спровоцировавшей недавний мировой кризис. Кукла под названием «Smash-Me Bernie», что можно перевести как «Берни, которого можно разбить вдребезги» или как «Берни, который может сделать вас банкротом», изображала бывшего председателя совета директоров фондовой биржи «Nasdaq» в виде дьявола: фигурка, держащая в руке традиционный трезубец, одета в ярко-красный костюм. К игрушечной модели Мейдоффа прилагался специальный молоточек, с помощью которого фигурку можно разбить.

Куклы все чаще становятся «серьезным» товаром, вовсе не рассчитанным на детскую или подростковую аудиторию. Например, обнаженная кукла Барби может украшать красочные календари, а в Японии, по сообщениям желтой прессы, мужчины теперь предпочитают выбирать в борделях не живых женщин, а их силиконовые копии. В стране существует уже более 70 заведений, где мужчина может подобрать себе «резиновую женщину». Причем силиконовые проститутки не только чрезвычайно реалистичны, но и могут трансформироваться. По желанию клиента корректируется лицо, цвет волос, грудь и размеры половых органов [Секс-куклы 2010]. По-видимому, если эта тенденция окажется устойчивой, то типаж андроида-альфонса, иронически изображенный в «Искусственном интеллекте» С. Спилберга, в ближайшем будущем также может прочно войти в нашу реальность.

Илл. 158

При использовании кукол в маркетинговых стратегиях важным направлением является реклама. Кукла, являясь устойчивым символом детства и «детского», часто появляется в различных рекламных роликах, пропагандирующих детские товары – одежду, пищу, аксессуары и т. п. Она обычный атрибут витрин магазинов и бутков, специализирующихся на товарах для детей. Нередко появляется кукла и на витринах антикварных магазинов и художественных салонов, символизируя собой «художественную реальность» – см. илл. 158. Не чужда использования кукольных образов и социальная реклама. Так, недавно в московском метро можно было увидеть рекламные щиты против наркотиков: «Не будь куклой в руках кукловодов!» Тема кукловода постоянно возникает и на обложках глянцевых журналов (см. цв. вкл. 15) и в рекламе кинопродукции. Например, кукловод в исполнении Алека Болдуина украсил один из русскоязычных вариантов обложки DVD-версии фильма «Гленгарри Глен Росс (Американцы)» («Glengarry Glen Ross», 1992) режиссера Дж. Фоули.

Использование кукол и кукольных образов в социальном проектировании и конструировании, а также в современных политических технологиях и маркетинговой политике позволяет сделать вывод, что в XXI веке кукла во всех своих ипостасях обретает новую жизнь. Тот факт, что в эпоху компьютерных технологий, невиданных доселе возможностей средств массовой информации, 3D кино и мобильного Интернета этот архаичный с виду предмет не только не отброшен нами в сторону, но и получает новые осмысления и новую жизнь в культуре, дает основания полагать, что наши рассуждения о существовании особого феномена куклы имеют под собой веские основания.

Конечно, игровые куклы будут продолжать изменяться в соответствии с требованиями времени. Вероятно, весомый вклад в их будущий облик внесут и художественные и авторские куклы, и новейшие технологии, позволяющие уже сегодня создавать миниатюрных кукол-роботов. Наверно, кукла будущего будет столь же мало похожа на наши современные образцы, как современные куклы Барби – на куклы танзанийских девочек. Но одно несомненно – она сохранит свое главное отличительное свойство: подобие ее Создателю, человеку.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Двадцать лет назад, приступая к работе над темой «Кукла в культуре», мы не ставили перед собой никаких грандиозных задач. Тем более что первоначально речь шла только о фактах русской традиционной культуры и славянских параллелях к ним. Да и сам предмет исследования вызывал скорее недоумение и улыбки у моих коллег, чем понимание и сочувствие. Не только потому, что все были убеждены: «мальчики в куклы не играют», но и в силу «незначительности» и «вторичности» самой проблемы. Если бы кому-то в Советском Союзе пришло в голову заняться проблемой куклы еще в 1960-70-е годы, то у него было бы очень мало шансов на успех. Ведь когда речь заходила об игре и игрушках, особенно о социокультурных и философских аспектах их функционирования, вступала в действие советская идеологическая цензура. В марксистско-ленинской философии не было понятия «игра», а идеи «игрового социального программирования» или «куклотерапии» представлялись «идеологически вредными» и даже опасными. Столь чувствительное отношение к игре вполне понятно, ведь феномен игры тесно связан с идеями развития, разрушения устоявшихся стереотипов и творчества, то есть создания новых социальных и культурных форм и идей. В идеологически зашоренном обществе, опасающемся перемен, игра, несомненно, явление неуместное и вредное. Что касается куклы, то важную роль играло не только то, что это предмет для игры (а детям играть нужно «правильными» игрушками, что было установлено еще в эпоху становления советского строя). Обсуждение в научном и в художественном дискурсе кукольной проблематики в 1920-30-е годы выявило очень опасные для советской идеологии темы «кумиров и идолов», «кукловодов» – тиранов и «бунта кукол». Именно поэтому в послевоенный период тема куклы была задвинута на задворки советской педагогики. В 1940-70-е годы о ней написано совсем немного специальных работ, да и те посвящены исключительно ее использованию в детских играх или в музейном пространстве. Немногочисленны и этнографические работы, затрагивающие кукольную проблематику, поскольку обращение к этой теме не позволяло сделать масштабных обобщений. Советская наука предпочитала глобальные темы и глобальные проекты, так же как в реальной жизни советского общества куда важнее была проблема «поворота вспять северных рек», чем насущная необходимость обустройства повседневной жизни обычных граждан. «Единичный» гражданин со своими проблемами и заботами, равно как и исследование индивидуальности и личности, не были на первом плане грандиозных социальных преобразований.

В 1990-е годы приоритеты отечественной науки во многом изменились, и проблематика куклы и игры получила право на существование и обсуждение. Об этом свидетельствует невиданный по сравнению с предшествующим периодом рост исследований и публикаций за последние двадцать лет. И все же и в 2000-е годы нам постоянно приходится сталкиваться с ироническим и скептическим отношением к нашей работе по этим темам. Кому-то они по-прежнему кажутся «несущественными» или «несерьезными», а кто-то, может быть, напротив, осознает, что, углубляясь в эту проблематику, мы слишком приближаемся к самым сокровенным тайнам человеческого «Я», на которых во многом строится вся современная система управления социальными структурами и манипуляции общественным сознанием. Выводя наружу «невидимые нити кукловода», неявные для широкой публики способы формирования убеждений и предпочтений, мы волей-неволей вторгаемся в сферу «массового подсознательного» и вскрываем механизмы латентного воздействия на поведение и умонастроения при помощи «конвеерных» и индивидуализированных игровых предметов. Технологии такого рода использовались всегда, но их истинная направленность не представляла тайны только для избранных. Поэтому за скепсисом и ироническим «снижением» значимости темы иногда, возможно, скрывается принципиальное нежелание публичного обсуждения этой проблематики. Приходится признать и тот факт, что в нашей стране по-прежнему в центре внимания находятся глобальные проекты общественного переустройства. Конкретный «маленький человек» с его «ничтожными» «кукольными» проблемами как и прежде находится за пределами внимания как политической элиты, так и «мейнстрима» научной жизни.