Великий Магистр - Елена Грушковская

— Сроки?

— Мы, конечно, используем все известные средства для поддержания мозга и минимизации вредного воздействия спирта, но в данном случае это только на десять-пятнадцать процентов… продлевает мучения. Три недели такой «терапии» она ещё выдержит. Максимум — месяц.

В тишине я слышала только скорбный звон нитей паутины. Доктор выглядел усталым и задумчивым. Указом Альвареса Гермиона и её заместитель Иоширо Такаги были сняты с должностей в центре и исключены из «Авроры» — заочно, поскольку с той ночи они находились под защитой Ордена и ни дома, ни на своих рабочих местах не появлялись.

— Кого назначили вместо Гермионы? — спросила я.

Доктор, выйдя из задумчивости, ответил:

— Меня. Я доктор Отто Береш.

Квадратное лицо с мужественным подбородком, узкие губы, намечающиеся вертикальные складки на щеках — всё как будто говорило о воле и жёсткости, но глаза — большие, задумчивые — были совершенно «из другой оперы». Как части двух разных лиц, составленные вместе. Глаза мечтательного юноши, а лицо — генерала. Забавно. Телосложение прекрасное, в плечах — косая сажень. Шатен, стрижка не слишком короткая, с падающими на лоб прядями.

— Давно здесь работаете? — спросила я.

— Со дня основания. Начинал вместе с Гермионой. Просто не представляю, как центр будет без неё и Иоширо…

Я улыбнулась.

— Уже скучаете по ним? А давайте тоже — к нам?

Он тоже улыбнулся.

— Я бы с удовольствием… Но на кого центр останется?

— Прогнётесь под Альвареса?

Пожал плечами.

— Он мне безразличен. Для меня важен центр.

— Надеюсь, вас не коснётся его… гм, правящая рука, — сказала я. — Но если что — мы с радостью вас примем. Доктор Гермиона теперь возглавляет наш небольшой медицинский центр. Он — не то что этот, но всё-таки…

— Благодарю вас. Буду иметь в виду, — улыбнулся доктор Береш.

Неужели Юле осталось жить месяц?

Это не давало мне покоя ни днём, ни ночью. Однако у меня было много хлопот с обучением новых достойных; я поручила собратьям помочь им обустроить их жизнь, и в деревушку свозились стройматериалы для ремонта домов, нужные в быту вещи, одежда. Впрочем, перед тем как приступать к обучению, нужно было добиться, чтобы их психика «оттаяла» после обработки, чтобы их эмоции вернулись в нормальное русло, а лучшего средства для этого, чем упражнение «единство», просто не было.

На просторном лугу за деревней мы разжигали большой костёр и становились вокруг него. Я передавала по кругу чувство любви-единения, и оно, пройдя сквозь их души, отогревало их, как огонь костра, плясавший свой танец страсти под тёмным вечерним небом; по тому, в каком виде чувство возвращалось ко мне, я оценивала состояние группы и степень их готовности к восприятию новых знаний. Не нужны были сложные и длинные психологические тесты, беседы и анализы: всю нужную информацию давал отпечаток, с которым, пройдя сквозь круг, возвращалось ко мне отправленное мной чувство. Оно приходило в несколько искажённом виде, но раз за разом искажение становилось всё меньше, а это значило, что достойные приходят в нужную для начала занятий форму.

И всё-таки меня беспокоило состояние Юли. Всякий раз, когда я вспоминала о ней, сердце сжималось от щемящей жалости, а перед мысленным взглядом вставало её лицо с отвисшей челюстью и закатившимися глазами. Лицо, в выражении которого не было ничего разумного и осмысленного. Насколько повреждён её мозг? Сколько теперь требуется спирта в сутки, чтобы снять приступы возбуждения? Может, уже не тридцать граммов, а больше? Ремни и даже цепи для хищника — не препятствие, поэтому, видимо, без успокоительного средства нельзя было обойтись. Но как быть, если это средство разрушало её разум ещё сильнее?

И всякий раз, думая об этом, я испытывала непреодолимое желание что-то сделать, как-то помочь. Спасти её. Это желание поднималось во мне, как приливная волна, властное и неумолимое, смывая собой все преграды и обиды. Да собственно, даже слово «обиды» тут не совсем подходит: обиды как таковой на Юлю у меня не было, только боль от натворённых ею безумств и их последствий. Что с ней произошло? Как она могла превратиться из той хрупкой и неуверенной питерской девушки в это неуравновешенное, беспринципное, стремящееся к власти любыми средствами существо? Или всё это в ней уже тогда БЫЛО?

Нужно что-то сделать. Не дать ей умереть.

Да, она выгнала меня из «Авроры». Да Бог с ним, «Аврору» я никогда не считала своей. Я была там как пятое колесо. Как ни парадоксально звучит, Орден мне ближе и роднее, он по-настоящему мой. И тут нет ничего искусственного, всё идёт от сердца, из души.

Да, она подстроила повод к войне и таки развязала её. Это уже серьёзнее, но…

Я не могу допустить её смерти. Она не должна умирать вот так. Если я могу что-то сделать, я должна это сделать.

Я снова отправилась в центр. Дежурившие там сотрудники особого отдела снова преградили мне путь, но я раздвинула их, как занавески, и прошла сквозь заслон.

Палату Юли оглашал дикий звериный рык, как будто там пытались укротить льва. Четверо сотрудников центра, весьма крепкого телосложения, удерживали бьющуюся Юлю за руки и ноги, а доктор Береш целился шприц-ампулой ей в шею. Я выбросила вперёд руку:

— Отто, подождите! Не надо!

Он обернулся, и вырвавшаяся из хватки ассистента нога Юли ударила его по руке. Шприц-ампула вылетела и покатилась по полу.

— Отто, в сторону! Пустите меня к ней! — воскликнула я.

Вглядываясь в неузнаваемо искажённое яростью лицо с оскаленными клыками, я взяла его в свои ладони.

— Юля… Всё хорошо. Не хочешь укол? И не надо. Никто тебе его не поставит.

Она вдруг перестала биться. Ассистенты ещё держали её, но бешеное напряжение её мускулов уже пропало, яростный оскал сменился плаксивым выражением. По её щекам покатились слёзы, и она протяжно и душераздирающе завыла. Это даже не было похоже на человеческий плач, это был именно вой — вой страдающего зверя. Он пронзил меня до глубины души… и мне самой захотелось завыть — от жалости к страданиям живого существа. И мне было всё равно, что она сделала, когда была разумной. Я гладила её по коротким волосам — её постригли для удобства ухода — и повторяла успокаивающе:

— Всё, Юля, всё… Никто тебе не сделает больно. — И добавила, обращаясь к ассистентам: — Можете отпустить её.

Те не спешили исполнять, всё ещё недоверчиво косясь на неё. Я повторила:

— Отпустите. Она не опасна.

Ассистенты неохотно разжали хватку. Только сейчас я заметила, что все руки и ноги Юли были в синяках.