Переворот - Иван Кудинов

Вот этим путем и решил воспользоваться штабс-капитан Сатунин. После некоторого перерыва он снова заявил о себе, дал знать срочными телеграммами, направленными в Улалу, Шебалино, Алтайское, Онгудай, Кош-Агач и лично Аргымаю Кульджину: «Верховный правитель приказал мне спасти Горный Алтай. Он дал мне средства, вооружение, артиллерию и теплое обмундирование. Орлы Алтая, я иду к вам! Собирайте дружины, которые я приведу в боевой порядок. Оповестите любимых туземцев, что знамя Каракорума в надежных руках. Атаман-капитан Сатунин».

Видимо, «атаман-капитан» решил еще раз попробовать сыграть на козырях, затронув (как уже было не раз) национальные чувства «любимых туземцев», дабы привлечь их на свою сторону. А там — как бог на душу положит!..

И двинулся по Чуйскому тракту, таща за собой огромный обоз с оружием и награбленным добром.

Весть о продвижении Сатунина в глубь Алтая, по тракту, быстро разнеслась в горах и дошла до штаба партизанской дивизии.

Третьяк созвал экстренное заседание. Медлить было нельзя. И 1-й полк получил задание — выступить наперехват, чтобы не дать уйти за пределы Алтая одному из самых изощренных и жестоких карателей и ярых врагов Советской власти.

Рано утром, еще до рассвета, полк Огородникова выступил и двигался, лишь с короткими остановками, целый день, до вечера, а потом и всю ночь…

Сатунин между тем достиг деревни Топуча и решил сделать передышку, чувствуя себя здесь в полной безопасности. Он знал, что основные силы партизан находятся сейчас на казачьей линии, под Чарышской, почти за двести верст. Однако атаман просчитался — и это обошлось ему дорого.

Полк Огородникова, преодолев за сутки сто восемьдесят верст, рано утром подошел к Топуче. Крутые горы и густой пихтач скрывали партизан, делая их невидимыми со стороны деревни, в то время как деревня сверху была, будто на ладони. Можно пересчитать все дома, виден каждый человек, проходивший по улице, каждый звук доносился отчетливо и ясно.

Деревня уже проснулась. Горланили петухи, мычали коровы. Пахучие дымы поднимались над крышами домов, тянулись вверх и медленно растекались и таяли в поднебесье, под самым носом у партизан…

— Щами па-ахнет! — протяжно и внятно сказал кто-то, шумно втягивая ноздрями сыроватый утренний воздух. — Похлебать бы маленько.

— Погоди, похлебаешь… — насмешливо пообещал другой.

Огородников узнал по голосу своих шуряков, братьев Лубянкиных, Федора и Василия, подошел ближе и увидел рядом с ними Павла.

Они стояли рядом, держа в руках поводья, и копи жадно рвали сухое былье, торчавшее из-под снега, перекатывая во рту вместе с удилами.

— Как настроение, орлы? — спросил Огородников, останавливаясь.

— Орлы и есть, — ответил старший из братьев Лубянкиных, Федор, худой и длинный, как жердь. — Вон куда залетели. Как отсюда полетим?

— Страшновато? — усмехнулся Огородников. Федор новел плечами:

— Не впервой! Гор мы не видели, что ли?

— А чего медлим? — спросил Павел. — Упустим время — чего хорошего?

— А чего хорошего — не зная броду, лезть в воду? Отдохнем. Оглядимся. И лошадям нужна передышка. На-ка вот взгляни, что там внизу творится, — снял бинокль с шеи и протянул брату.

— А я и так вижу. Телеги вон, штук двадцать, целый обоз. Солдаты разгуливают без всякой опаски. Самое время прихватить их врасплох.

— Прихватим, никуда они теперь не уйдут от нас. Разведка вот вернется…

— А мне и без разведки ясно, что это Сатунин. Совсем уже рассвело.

Вернулись разведчики. И Кужай Тобоков, ходивший старшим, коротко доложил:

— Сатунин.

— Почему так уверен? — спросил Огородников. — Видел самого атамана?

— Нет, не видел, — мотнул головой Тобоков. — Мужика встретили за деревней, за сеном ехал. Он и рассказал: атаман, говорит, со вчерашнего вечера пирует да женщинам молодым допрос учиняет… Кермес его задери!

— А силы у него какие?

— Две сотни солдат да тридцать офицеров. Пулеметов много, оружия всякого… А нападения они, поди-ко, и не ждут, — прибавил другой.

— Вот и хорошо, что не ждут, — сказал Огородников и обвел взглядом стоявших рядом партизан. — Ну, что, товарищи? Как говорится, бог не выдаст — свинья не съест! Пошли! Наступать будем с двух сторон. Чеботарев и Тобоков — слева, а мы с другого фланга. Главное — внезапность. Ударим, как гром с ясного неба!.. — А небо и впрямь было ясное, голубое, и день обещал быть морозным.

— Пошли! — еще раз сказал Огородников, закидывая ременный повод на шею коня и ставя правую ногу в стремя. Вдруг повернулся и внимательно посмотрел на Павла, уже сидевшего в седле. Хотел что-то сказать, передумал, помедлил еще секунду, затем рывком сел в седло и развернул коня:

— Вперед!

И уже не видел, кто скачет рядом, а кто позади, летел, чуть пригнувшись, по крутому каменистому склону, который чем ближе к селу, тем ровнее и положе становился. Встречный ветер холодил лицо, высекая из глаз искры. Тело сделалось тугим и упругим. Земля гудела под копытами коней. И протяжное многоголосое «ура» катилось вниз, по склону, грозно и неотвратимо нарастая и приближаясь к селу, где уже началась паника и суматоха — солдаты выскакивали из домов, метались по улице, бежали в разные стороны, будто не находя выхода. Тяжелая, неудержимая лавина скатилась с горы, сшибла, смяла их, не давая опомниться. Ударили с двух сторон — деваться некуда.

Выстрелы.

Крики.

Ругань.

Захваченные врасплох сатунинцы сдавались, бросая оружие. Но сам атаман каким-то чудом прорвался и ускользнул, ушел из села, отстреливаясь, с небольшой частью своего отряда. Когда бросились за ним в погоню, вдруг резко и хлестко ударили пулеметы почти в упор, наискось и поперек улицы.

Огородников увидел, как чья-то лошадь вздыбилась, дико заржав, и рухнула, опрокидывая и подминая под себя всадника. Показалось, что это был Павел, но не было времени задержаться и посмотреть. Мелькнуло поблизости разгоряченно-красное лицо Кужая Тобокова. Промчались братья Лубянкины… И тут же пулеметным огнем сбило еще двух всадников.

— Спешиться… спешиться, черт бы вас побрал! — закричал Огородников, осаживая коня и соскакивая с него. Пули вжикали по-шмелиному, и он, пригнувшись, перебежал улицу и упал за какой-то камень. Пулеметы стегали крест-накрест, не давая поднять головы. И теперь ясно было, что стреляют из дома.

— Обойти со двора! — приказал Огородников. Когда же попробовали это сделать, попали под такой же хлесткий и яростный огонь. Трое бойцов, пытавшихся обойти дом с тыла, вынуждены были отползти назад, а четвертый так и остался лежать в ограде…

— Грамотные, сволочи! — выругался кто-то рядом с Огородниковым. — Круговую оборону заняли.

— Сейчас мы их выкурим, — сказал Огородников и несколько раз выстрелил из нагана, целясь в окно. Партизаны открыли ружейную пальбу. Зазвенели, посыпались разбитые стекла.

Около двух часов засевшие в доме пулеметчики отстреливались, не желая сдаваться. Только после того, как удалось подползти ближе и метнуть в окна несколько ручных бомб, пулеметы захлебнулись и смолкли… Партизаны ворвались в дом.

— Вот и все, — сказал Огородников, столкнувшись в ограде с Чеботаревым. — Ну?

— Порядок, — так же коротко ответил Чеботарев.

— Сатунина упустили. Какой же порядок?

— Далеко не уйдет. Почти весь отряд здесь остался. Куда он один?

— Старый волк и без стаи опасен, — возразил Огородников, глядя, как братья Лубянкины, Федор и Василий, выводят из дома двух пленных, разгоряченно-потных, без фуражек, с красными и злыми лицами, еще не утративших, казалось, выражения тупой и отчаянной непримиримости. Один из них показался Огородникову знакомым, и он хотел было сказать об этом Чеботареву, но Михаил опередил его:

— Ты посмотри… это же Федотка Брызжахин! Вот сволочь!..

Они подошли. Остановились лицом к лицу.

— Федот — и все тот? — переиначив поговорку, сказал Огородников. — Везет нам на встречи с односельчанами. Недавно Барышев явился, а теперь вот…

Брызжахин вскинул голову и зло прищурился:

— Жаль, что ты мне раньше не встретился! Тогда бы я иначе с тобой поговорил!..

— А у меня с вами всегда один разговор, — спокойно и чуть насмешливо оглядел его Огородников. — Другого не дождетесь.

И коротко махнул рукой: ведите.

Когда же Федор и Василий отдалились, конвоируя пленных, он удивился тому, что нет рядом с братьями Лубянкиными Павла.

— Послушай, — быстро и тревожно взглянув на Чеботарева, спросил он, — а где Павел? Что-то не видно его…

— Павел? — как бы припоминая, где он и что с ним, чуть замешкался Михаил. — Да ничего страшного… ранен.

— Ранен? Сильно?

— Может, и сильно. Да ты не волнуйся. Бергман сделал ему перевязку. Вроде… — осекся, посмотрел виновато.