Свободное радио Альбемута. - Филип Дик

В гостиной дела обстояли не лучше. Телевизор зашвырнуло так далеко в прошлое, что он превратился в радиоприемник: с амплитудной модуляцией, в корпусе темного дерева, с наружной антенной и заземлением. Боже милостивый, ужаснулся про себя Джо.

Да, но почему телевизор превратился в радио, а не в груду деталей? Ведь если распад — то на составные части? А телевизоры не производят из старинных радиоприемников… Получается, прав был Платон, когда говорил об «идеях вещей», наполняемых инертной материей. Идея телевизора сменила идею радио, ее сменит что–то еще — это как кадры в киноленте… в любом предмете живет воспоминание о предшествующей форме, и прошлое — затаившись в глубине — продолжает жить и выныривает на поверхность, как только нарост последующих форм исчезает почему–либо… Мужчина — это продолжение не мальчика, а всех мужчин, существовавших до него. А история началась так давно…

Обезвоженные останки Венди… Кинолента оборвалась, следующего кадра не последовало. Так, наверное, происходит и старение — только здесь все кончилось за час.

Но по этой старой теории: разве Платон не считал, что есть что–то, что может пережить распад, что–то внутреннее и вечное? Издревле было так: душа и тело. Тело Венди перестало существовать, а душа вспорхнула как птица и улетела… может быть — чтобы родиться заново. Так говорит «Книга Мертвых», и это действительно так. Боже, как я надеюсь на это… Потому что в этом случае мы, может быть, встретимся вновь. В Зачарованном Месте на вершине Холма в Лесу, где маленький мальчик будет всегда–всегда играть со своим медвежонком… Так в «Винни–Пухе», так и у нас — это неизменно. И все мы, каждый со своим Пухом, обнаружим себя в новом, чистом, устойчивом мире…

Зачем–то он включил доисторический приемник. Желтая целлулоидная шкала осветилась, динамик заскрежетал, а потом, сквозь треск и свист, прорезался голос.

— А сейчас — «Семья Пеппера Янга», — объявил диктор. Зазвучал орган. — Программа подготовлена фирмой–производителем мягкого мыла «Камэй», мыла для прекрасных женщин. Итак, вчера Пеппер узнал, что его работа, длившаяся многие месяцы, подошла к непредвиденному концу, поскольку…

Джо выключил радио. Мыльная опера, тридцатые годы, подумал он. Что же, это отвечает логике нашего скользящего назад, умирающего полумира — если можно так выразиться.

Продолжая осмотр гостиной, Джо увидел кофейный столик со стеклянной крышкой и ножками в стиле барокко. На столике лежал номер журнала «Либерти». Тоже до Второй мировой… публикуется очередная глава сериала «Молния в ночи», фантазия на тему атомной войны. Джо долистал журнал до конца, потом стал выискивать остальные перемены, происшедшие в гостиной.

Вместо упругого, нейтрально окрашенного покрытия пола лежали широкие доски из настоящего дерева. Посреди комнаты пылился выцветший турецкий ковер. На стенах осталась только одна картина: застекленный эстамп, изображающий умирающего индейца верхом на лошади. Раньше Джо его не видел. По крайней мере, не помнил, что видел. Эстамп ему не поправился. Видеофон превратился в черный настенный телефон — еще без диска. Джо снял трубку и услышал женский голос: «Номер, пожалуйста». Ничего не сказав, он повесил трубку.

Система кондиционирования и отопления исчезла. В углу комнаты Джо обнаружил газовый нагреватель с огромной жестяной трубой, проходящей вдоль стены почти до потолка.

Пройдя в спальню, он открыл платяной шкаф и стал копаться в нем, выбирая, во что переодеться. Так… черные туфли, шерстяные носки, бриджи, голубая хлопчатобумажная рубашка, спортивный пиджак из верблюжьей шерсти и кепи. И для более торжественных случаев: синий в мелкую черную полоску двубортный костюм, подтяжки, цветастый галстук и белая рубашка с жестким целлулоидным воротничком. Боже мой, ахнул Джо, обнаружив сумку с клюшками для гольфа, это что еще за древность?..

Он вернулся в гостиную. На этот раз взгляд его задержался на том, что было раньше полифонической радиоаппаратурой: тюнером с частотной модуляцией, проигрывателем с высоким гистерезисом и невесомым иглодержателем, колонками и многоканальным усилителем. Вместо этого он увидел высокий деревянный ящик с торчащей сбоку заводной ручкой. Ему не было нужды поднимать крышку, чтобы знать, что теперь представляет из себя его аудиосистема. Пакет бамбуковых игл лежал на полке рядом с патефоном «Виктрола». Там же лежала десятидюймовая пластинка на 78 оборотов. Рэй Нобл, «Турецкое наслаждение». Вот и все, что осталось от его лент и долгоиграющих пластинок…

Завтра здесь будет стоять фонограф с валиком. С записью молебна…

На мягкой софе лежала свежая на вид газета. Джо взял ее в руки. Вторник, 12 сентября 1939 года…

ФРАНЦУЗЫ ПРОРВАЛИ ЛИНИЮ ЗИГФРИДА!

НАСТУПЛЕНИЕ В РАЙОНЕ СААРБРЮКЕНА!

Начинается крупнейшая битва на Западном фронте!

Забавно, подумал Джо. Вторая мировая только–только началась, и французам кажется, что они побеждают…

ПО СООБЩЕНИЯМ ИЗ ПОЛЬШИ, ПРОДВИЖЕНИЕ НЕМЕЦКИХ ЧАСТЕЙ ОСТАНОВЛЕНО

Агрессор бросает в бой все новые и новые силы, но не продвигается вперед.

Газета стоила три цента. Это тоже заинтересовало его. Что можно купить на три цента?.. Еще раз оглядев газету, Джо убедился, что она совсем свежая. Ну что же, теперь я знаю дату, подумал он. Знаю, куда меня отбросило.

На комоде стояли фотографии в рамочках. Это были фотографии Рансайтера. Не того, которого он знал; мальчик, юноша, молодой мужчина — но все равно узнать можно. Я его никогда не видел таким, подумал Джо, откуда же?..

Он полез в карман и достал бумажник. В бумажнике было несколько моментальных фотографий — Рансайтер, один только Рансайтер, никаких родственников или друзей. Джо опустил бумажник в карман и тут только сообразил, что бумажник не пластиковый, а из натуральной кожи. Впрочем, так и должно быть, в те — эти — времена кожа была общедоступна. Ну и что из этого? Ничего… Однако он еще раз достал бумажник и подержал в руке. Прикосновение было невыразимо приятным. Да, это вам не пластик…

Вернувшись в гостиную, он осмотрелся в поисках почтовой ниши, где должна была находиться предназначенная ему корреспонденция. Ничего похожего. Он сосредоточился, пытаясь вспомнить, как в это время почта попадала к адресатам. Ее подсовывали под дверь? Нет, как–то иначе. «Почтовый ящик», вспомнилось ему. Ага… и где же он расположен? Скорее всего, у подъезда. Да, скорее всего.

— Пять центов, пожалуйста, — сказала дверь. Она не изменилась — единственная из всего, что было здесь. Видимо, врожденное упрямство помогало ей не поддаться регрессу. Она уцелеет, даже если весь мир…