Чернозёмные поля - Евгений Марков

— Да уж знаю, барышня; сказать только вам этого нельзя. Вы мамаше скажете, а мамаша браниться будут. Что ты, скажут, дура, барышне набрехала!

— Маша, голубчик, непременно скажи! — с увлечением приставал Лида, хватая Машу обеими руками за плечи и умильно смотря ей в глаза. — Ты думаешь, я уж ничего не понимаю; я, право, всё знаю, Маша, что и ты знаешь. Ведь у нас в институте обо всём, Маша, говорят… Ты не думай, что там какие-нибудь деточки крошечные. Там, Маша, мне обо всём рассказали, право. А маме я разве передавала когда-нибудь? Я маме всё равно ничего не скажу.

— Сударушек, барышня, у него больно много! — укоризненно объявила Маша.

— Каких это сударушек, Маша?

— А таких-то самых… не знаете! То бывает жена родная, а то холодная…

— А Овчинников, Маша? — помолчав, спросила Лида.

— Про тех не знаю, барышня. Чего не знаю, зачем говорить? А про этого лысого верное знаю. Наша ж Матрёнка Долгун у него теперь в любовницах живёт.

— В любовницах? А хорошенькая она, Маша?

— Какая там красота! Известно, мужичка. Порфирыча дочь; что вот Леверьян, столяр молодой, приходил, так его сестра родная. У него там и окромя Матрёнки есть, разные понабраты, кто откуда. Немка тоже есть с Москвы.

— А хорошенькая? Ты её видала? — с живым интересом спрашивала Лида. — Лучше меня, Маша?

— Что это вы, барышня, несодейное говорите! — не на шутку обиделась Маша. — Эдакую дрянь до с собой-таки можно равнять! Мне на что её глядеть? Провались она себе, подлая, и с немечеством своим.

Выйдет бедная Лида из своей комнаты часам к двум, не раньше, как уж завтракать станут подавать. Татьяна Сергеевна с m-lle Трюше сидят в диванной. Татьяна Сергеевна вышивает углы на батистовых платках Лидочки, m-lle Трюше с неразлучным frivolité в своих маленьких, проворных руках. Идёт немолчная французская болтовня. Говорливая, как колесо прялки, весёлая француженка неистощима на беседу; словно разгонистые страницы модного французского романа, перелистывается один рассказ за другим, один пустее другого, один ненужнее другого, и все словно интересные, словно действительно кому-то нужные. Рассказываются с точностью хроники, с подробностью дневника, все события жизни не только тех семейств, в которых жила неистощимая француженка, но даже и всех знакомых этих семейств и знакомых этих знакомых, словно в мозгу m-lle Трюше был устроен самый чувствительный и быстрый фотографический аппарат, непрерывно действующий каждую секунду её многоопытной жизни и снабдивший её навеки безошибочными снимками всех встреченных ею событий, лиц и речей. Заберётся Лидочка к окну на мягкую козетку с ногами, возьмёт тоже в руки какое-нибудь вышивание, но не столько работает и не столько слушает m-lle Трюше, сколько взглядывает поминутно в окно. Не случится ли чего-нибудь на дворе? Не подъедет ли кто-нибудь, не проедет ли?

— Мама, слышишь колокольчик! — вдруг вскочит она, вся оживляясь. — Должно быть, к нам кто-нибудь.

— Нет, Лидок, это рабочим к обеду звонят, — успокоит её Татьяна Сергеевна, не отрываясь от своего вышивания.

Лидочка опять погрузится в зевоту и уныние. Как нарочно, на дворе не происходит ничего. Стоят какие-то мужицкие сани у конюшни; запряжённая в них лошадь жуёт из других саней ржаную солому. Людей никого. Даже собак не видно, все греются на соломе за кухней. Может быть, по дороге что-нибудь увидишь? Глядит Лида на дорогу и за дорогу, туда, где синеет на горизонте их лес. Гости всегда показываются прежде всего из лесу. И там никого. Вот наконец что-то зачернело недалеко от леса. Кажется, экипаж. Что-то большое и очень чёрное. Лида торопливо вскакивает коленами на кушетку и пристывает к стеклу.

— Что это ты смотришь, Лида? — спрашивает мать.

— Так, мамочка. Мне кажется, какой-то экипаж показался из лесу.

— Не думаю, дружок, кому теперь ехать?

— Нет, право, мамочка, как будто экипаж. Верно, возок… Может быть, баронесса. Она, кажется, хотела у нас быть эти дни.

— Помилуй, мой друг, баронесса до первого числа пробудет в Москве. Её ждут только на будущей неделе.

— Вот если бы Протасьев! Как бы я была рада! — говорила Лида словно сама себе, нетерпеливо вглядываясь в даль. — Он всегда умеет развеселить. Такой интересный в обществе, без него скука просто.

— Лиди, ты бы позанялась немного на фортепьяно, — посоветовала Татьяна Сергеевна. — Так мило играла в институте, теперь всё позабудешь. Надо ж иметь некоторые ресурсы для общества.

— Это подводы! — с огорчённым вздохом вскрикнула вместо ответа Лида, покидая наблюдательный пост и опускаясь на диванчик.

Наступило молчание, в продолжение нескольких минут m-lle Трюше кончила целую серию своих сказаний и теперь вновь погрузилась в неистощимую кладовую воспоминаний, разыскивая там новую тему.

— Знаешь, Лиди, — сказала вдруг Татьяна Сергеевна, — тебе пора серьёзно подумать о самой себе. Ты знаешь моё правило: я не желаю стеснять тебя в выборе твоего счастья. Как мать, я свято исполнила свою обязанность — я дала тебе случай познакомиться с лучшими молодыми людьми нашего здешнего общества. Теперь будущее зависит от тебя самой.

— Ах, мама! — смеясь, вскричала Лида. — Какая ты смешная! Да разве я могу заставить мужчин свататься за меня? Чего ж они сами тебя не просят, если я им нравлюсь. А верно, я не нравлюсь никому, — добавила Лида с притворно грустным кокетством.

— Oh, elle est espiègle, cette petite! — с весёлой улыбкой подмигнула генеральше француженка. — Она уверена, что никому не нравится!

Лида не выдержала и рассмеялась сама.

— Ну, кому ж, кому ж? Говорите, если знаете! — приставала она к m-lle Трюше, бросив свою работу и шаля, как котёнок.

— Хотите, скажу? — спрашивала весёлая француженка, от всей души участвуя в Лидиных шалостях.

— Нет, не смеете, не смеете, — хохотала Лида, закрывая её старый рот своею хорошенькою розовою рукою. — Не смеете, потому что неправда. Я никому не нравлюсь, сама знаю.

— Она сама знает, что нравится à tous les cavaliers, всем, всем без исключения мужчинам, которые у нас бывают, à tous sans exception; но особенно…

— Ну, хорошо, кому ж особенно? Говорите! Вот и остановились!

— Особенно одному молодому человеку прекрасной фамилии, прекрасного состояния… который, который…

— Ну что, который? — передразнивала её со смехом Лида. — Заранее знаю, про кого вы скажете. Всё это выдумки. Вы думаете, Протасьев?

— Non, non, chère petite! Pas celui-ci… О, он тоже бог знает как влюблён… Но есть другой… Тот ещё лучше, моложе гораздо и богаче…

— Овчинников! — вытянула Лида не совсем довольным голосом, поглядывая на мать.

— Знает кошечка, чьё мясцо скушала! — с ласковой улыбкой погрозилась ей Татьяна Сергеевна, оставив свою работу.

— Овчинников! — обиженно повторяла сама себе Лида, надув губки словно в некотором разочаровании. — Нет, мама, я лучше за Протасьева выйду.

— Ах, какое ты дитя, Лидочек! — с тою же счастливой улыбкой говорила Татьяна Сергеевна, любуясь своей красавицей-дочкой. — Разве можно сравнить Протасьева с Овчинниковым? Ты знаешь, mon ange, это первый жених в губернии. За него были бы бог знает как рады отдать своих дочерей все эти крутогорские богачи, вся знать. Тебе выпадает редкое счастье, Лиди, и конечно, вполне заслуженное. Ведь Овчинников кончил курс правоведения, отлично образован, карьера какая… Это тоже много значит. И добр очень. Я уверена, ты будешь делать с ним всё, что захочешь, он так любит, так любит тебя. Такого приятного характера, а уж богат как…

— Разве он очень богат, мама? — спросила Лида в раздумье.

— О, у него огромное состояние! — сказала с восхищением Татьяна Сергеевна. — Если Бог услышит мои молитвы, и мой Лидочек выйдет за него замуж, вы, детки, хорошенько должны побаловать свою старушку. уж он наверное каждый год будет возить тебя за границу, в Париж, в Италию. Тогда вы и меня, грымзу старую, с собой захватите. Не хочу умереть, пока не побываю в Париже.

— О, мама, на этот счёт будь покойна! — решительно объявила Лида. — Если я выйду замуж за Овчинникова, он будет делать всё, что я прикажу.

— Вот какова моя дочка! — радостно улыбалась генеральша. — Мы, стало быть, муженька под башмачком собираемся держать?

— Непременно, непременно, всё, что я прикажу! — топала ногой Лида, словно она объяснялась с самим будущим мужем своим. — Вот посмотришь, мама, что я сдержу слово.

— O, elle est impayable, cette charmante petite! — с увлечением одобривала её m-lle Трюше. — С мужчинами всегда так нужно, cher ange; они тогда только и хороши, когда их держат в руках… только тогда…

— Мама, а разве Овчинников хорош собою? — спросила, помолчав, Лида.

— Как тебе сказать, мой друг? — слегка сконфузилась генеральша. — C'est selon… Мне он очень нравится, такое милое, кроткое лицо. Ведь в мужчинах, chère amie, и не ищут такой уж особенной красоты. Женщина, конечно, должна быть красива, для неё это важное преимущество, а мужчине зачем красота? В мужчине ценится ум, характер.