Серебряная рука - Джулиана Берлингуэр

Вот почему Комарес так настойчиво цепляется за императора и готов идти на любые ухищрения, лишь бы не упустить его, а вместе с ним и тонкую нить, которая могла бы привести его к серебряной руке.

— Дорогой кузен, позвольте мне присутствовать при вашей встрече с Папой, — канючит Комарес. — Ваше величество, в том состоянии, в котором я нахожусь, я не хотел бы пропустить возможность получить отпущение грехов у самого Святейшества.

Карл, чтобы не слышать больше этих стенаний, а также будучи человеком в глубине души добрым и деликатным, в конце концов дает ему свое разрешение. Комарес перебирается на флагманский корабль в качестве близкого родственника императора, находит какую-то норку и забивается в нее, поскольку корабль перегружен и свободных мест на нем нет. Но при этом он все время плачется, что императору не знакомы ни родственные чувства, ни чувство благодарности. Разумеется, все это не нравится императору, но он, как всегда, остается на высоте, стараясь не обращать внимания на сплетни и пересуды придворных, а также близких и дальних родственников.

Комареса в его корзине пристроили рядом со стойлом двух новых императорских скакунов, молодых и норовистых животных, только что привезенных взамен Бельфонте, любимого жеребца Карла, павшего под ним на поле боя. Вероятно, в компании этого прославленного жеребца Комарес чувствовал бы себя менее униженным, а так между двумя никому неизвестными четвероногими, к тому же не привыкшими к замкнутому пространству и морской качке, путешествие его было мучительным.

Терзаемый постоянным несварением желудка, маркиз ничего не ест и исхудал, превратившись в подобие тени. Питается он лишь соком цитрусовых с несколькими ложками ячменной кашки, которую слуга пытается ему туда подмешать.

— Что же будет с моим господином, когда мяса на нем совсем не останется? — спрашивает обеспокоенный слуга у императорских конюхов. И, не получив ответа, продолжает: — Посмотрим, что выйдет из строя первым — кожа, кости или мозги.

Конюхи заключают пари. Оказывается, мозги. Маркиз начал бредить и в бреду говорит с мертвецами, чаще всего с одним.

— Баба, — говорил он всякий раз одно и то же, — Арудж-Баба, отдай мне эту руку! Отдай ее, говорю тебе! Я приказываю! Я знаю, что она не настоящая. Я ее тебе все равно оторву, — кричит он угрожающим голосом, дрожа всем телом, — я все равно приду за ней, чтобы положить на мой алтарь вместе с твоим плащом и с этой проклятой рыжей бородой.

И на берегу здоровье его не улучшилось. Осталось несварение желудка, осталась путаница в мыслях.

— Отдайте мне эту руку! — кричит Комарес. — Мне!

Эти приступы психического расстройства находят на него внезапно, и люди, которые в этот момент оказываются рядом с ним, считают, что он одержим бесами. Поэтому священники и врачи из свиты императора, тщетно испробовав на маркизе молитвы, успокоительные средства и кровопускания, советуют ему лечь в больницу. Теперь Комарес находится в монастыре под присмотром лекаря и экзорциста: они дежурят возле него днем и ночью в ожидании, когда его здоровье поправится.

Большую часть дня во дворце ничего не происходит, так что Амин, прежде чем заняться парфюмерией, часто жаловался и говорил:

— И это центр мироздания? Да тут нечего делать. Мне скучно.

— Это вовсе не центр мироздания, сынок, — объясняет ему Осман Якуб терпеливо. — Просто так кажется нам, потому что это резиденция наших государей, но есть и другие дворцы, другие господа, другие центры мироздания. Одни, словно пуп на брюхе огромного дьявола, суетного и шумного, другие — как пещера, в которой таятся сокровища. Есть гнезда, в которых из-за постоянных склок и возни разбиваются яйца будущих птенцов. А еще бывают водовороты, откуда берет начало сама жизнь, и бездны, в которые низвергаются самые тихие реки. Но главное, я хочу сказать тебе, что в этих центрах мироздания все происходит как попало, непредсказуемо. И кроме того, изменения не возвещают о себе звуками труб, так что их почти никто и не замечает. А ты должен быть внимательным, уметь слушать и всегда держать ушки на макушке.

Амин, уже уставший держать ушки на макушке, давно понял, что его не интересуют эти тайные или явные перемены, имеющие для человечества да и для него самого лишь очень относительное значение. И он с радостью берется за перегонные кубы и реторты, вещи гораздо более простые, ясные и конкретные, к которым почувствовал истинную страсть.

Осман Якуб счастлив выбором Амина, так как в результате, кроме слуги, получил еще и ученика. Что же касается самого Османа, то при его любви к парфюмерному делу, впрочем, как и к другим ремеслам, он испытывает интерес ко всему, что творится в его центре мироздания, то есть в алжирском дворце. Может быть, потому, что капризная и взбалмошная судьба насильно забросила его в этот дворец и в этот мир, а он не хотел разочаровывать свою судьбу.

Уже несколько дней вопреки тому, что утверждал Амин, во дворце происходит очень много событий под аккомпанемент барабанов, тромбонов и колоколов.

На этот раз нахальный колокольчик визжит так назойливо, что мешает Осману поворачивать в нужной последовательности сосуды с настоем.

Этот колокольчик был установлен в коридоре по распоряжению самого управляющего. Поэтому, едва заслышав его, Осман обретает удивительную способность исчезать или становиться невидимым для дворцовых властей, разумеется, за исключением раисов.

Кажется, сегодня страже нечего больше делать, как только звать Османа, трезвоня в этот проклятый колокольчик, который отвлекает его от дел. Сначала его зовут, чтобы сообщить, что раисы будут обедать на верфи, куда они снова принялись ездить, изучая различные модификации килей новых галиотов. Второй раз его зовут, так как женщины в гареме просят почитать им сказки. И наконец, колокольчик звонит, как сумасшедший, потому что внизу стоят носилки и носильщики утверждают, что им приказано ждать Османа Якуба именно здесь, перед самым входом во дворец, что строго-настрого запрещено.

— Я не просил никаких носилок, — говорит Осман, почти оскорбленный, — я еще прекрасно держусь на ногах и буду сам сопровождать тех, кто понесет трапезу на стройку, если решу пойти с ними.

Но Осману объясняют, что в носилках сидит очень элегантная дама в вуали, которая спрашивает о нем, называя «сиятельным господином Османом».

— Кто бы это мог быть?

Вряд ли это какая-нибудь женщина из гарема, которая, выйдя тайком, теперь не может вернуться, потому что на перекличке были все. Это не может быть и одна из тех бедных женщин, которым Осман помогает в городе, потому что ей не удалось бы пройти сюда.