Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том II - Дэн Абнетт

— Капитан, — вмешался Гальба, решив прервать Аттика, чтобы не дать командиру произнести слова, от которых он уже не сможет откреститься, — с вашего разрешения.

— Да, сержант? — даже не запнувшись, ответил Аттик, и в его словах поубавилось яда, словно он сам наполовину желал, чтобы его остановили.

— Возможно, я смогу ответить на вопросы наших братьев.

Аттик одарил его долгим испытующим взглядом.

— Только не здесь, — проговорил он тихим от едва и временно сдерживаемого гнева голосом.

Гальба кивнул.

— Пройдетесь со мной? — обратился сержант к Кхи'дему и Птеро. К его облегчению, они согласились без лишних пререканий.

Гальба повел их с мостика, по коридорам из железа и гранита, обратно к казармам, в которых было так много свободного пространства. Слишком много пространства.

— Ты пытаешься уберечь нас? — спросил Птеро.

Гальба покачал головой.

— Я пытаюсь сохранить мир.

— Так я и подумал, — произнес Кхи'дем. — Ты прервал своего капитана. Что он хотел сказать?

— Я не читаю его мысли.

— Дай угадаю, — вставил Птеро. — Это не легионы. Это остатки.

Гальба поморщился от правды.

— Как все мы, — отозвался он. Так оно и было. Железных Рук на «Веритас» теперь насчитывалось всего несколько сотен вместо многих тысяч. Они были тенью былой мощи.

— Твоя честность делает тебе честь, — сказал Птеро. — Но нам все равно хотелось бы услышать ответы.

Гальба подавил вспышку раздражения.

— Вы их получите, как только они появятся.

— Так плана кампании нет?

— Мы здесь, чтобы узнать его.

Птеро вздохнул.

— И что, твоему капитану доставило бы невыразимые мучения так нам и сказать?

Гальба обдумал следующие слова. Легкого пути не было. Дипломатического также, хотя, если начистоту, он не стремился следовать по нему. Достаточно и того, что он увел их с мостика. Здесь, вдали от командного трона, необратимое насилие могло случиться с куда меньшей вероятностью.

— Капитан Аттик, — произнес он, — не склонен делиться оперативной информацией.

— Со всеми? Или только с нами?

Этого момента было не избежать.

— С вами.

— Почему? — спросил Саламандра.

— Из-за Исствана Пять, — они хотели знать? Ладно. Он скажет им. Он выскажет им все, что накипело у него на душе. Гальба остановился и повернулся к легионерам.

— Что с ним? — спросил Кхи'дем. — Все мы пережили собственные трагедии.

— Потому что вы бросили нашего примарха.

— Феррус Манус ринулся в самое сердце безумия, — ответил Кхи'дем. — Мы с тем же успехом сами можем сказать, что это он бросил нас.

— Он заставил Гора отступить. Тогда он мог закончить войну.

Кхи'дем медленно покачал головой.

— Он угодил прямиком в ловушку. Все мы в нее попались. Он просто забрался чуть глубже в ее сети и тем самым сделал отступление еще тяжелее.

— Вместе, трем легионам хватило бы сил, — продолжал стоять на своем Гальба.

— Если бы Манус остался, — сказал Птеро, в его голосе чувствовалась не злость, но грусть и, как ни удивительно, мягкость, — думаешь, мы бы отбили зону высадки у четырех свежих армий?

Гальба хотел ответить утвердительно. Хотел настоять, что победа была возможной.

— Три легиона против восьми, — сказал Кхи'дем прежде, чем Гальба успел ответить. — И эти три оказались между молотом и наковальней. Иного исхода просто не могло быть. Единственное бесчестие было в самом акте предательства.

Логика Кхи'дема была неумолимой. Но одной ее было недостаточно. Злость, что окисляла кровь Гальбы, злость, которую разделял каждый воин Железных Рук, была столь необъятной, как трагедия, постигшая Империум. Рана была слишком глубокой, слишком тяжелой, чтобы вылечить ее озвучиванием реальности. Факты, которые предоставлял Кхи'дем, лишь все усугубляли. Ярость схлестывалась со сводящим с ума бессилием, разрасталась и находила новые цели. Гальба знал, что Кхи'дем прав. Гвардия Ворона и Саламандры также были окровавлены в первых фазах сражения. Они поступили верно, отправившись в зону высадки за подкреплениями. Но Феррус Манус обрушился на Гора всей своей мощью. Больнее всего становилось при мысли, что с поддержкой двух других легионов удар мог бы оказаться достаточно сильным, чтобы сокрушить планы Магистра Войны. И, кроме вопросов тактики, кроме вопросов стратегии, был еще вопрос принципа: Железные Руки бросили клич своим братским легионам, и те отказали им в помощи. После поражения и гибели примарха как они могли смотреть на их уход как не на очередное предательство?

Только одно удерживало Гальбу от того, чтобы броситься на стоявших перед ним воинов. Это было осознание еще одной причины своей злости: ненависть к самому себе. Железные Руки потерпели поражение, и за это им не будет прощения. Он столкнулись с самым важным испытанием за всю историю своего легиона и провалили его. Избавиться от слабости? Гальба желал предать свою плоть забвению, заменить ее механической безотказностью и кулаками раздавить черепа всех предателей. Он осознавал свое желание, его тщетность и природу. Он понимал, что смотрел на мир через призму направленного на самого себя гнева. Поэтому Гальба не доверял своим порывам. Он заставил подождать себя один удар сердца, прежде чем ответить. Заставил себя подумать.

Но что насчет Аттика? Что насчет воина, у которого не осталось плоти, которую бы можно было проклинать? Капитан чувствовал злость во всех ее формах. В этом Гальба не сомневался. Но осознавал ли Аттик, насколько она ядовита? Понимал ли он ее вырисовывающуюся природу? Этого сержант не знал.

Но знал он другое: как бы жестоко ни обошлись с Железными Руками на Исстване-5, Саламандр и Гвардейцев Ворона выжило еще меньше. И еще Гальба знал, что если они хотели сохранить надежду на победу, то вцепляться в глотки других лоялистов было не лучшей затеей. Возможно, они допустили фатальные ошибки еще до самого сражения. У него кровь стыла в жилах от мысли, что они собственноручно разделили флот Х легиона, и более быстрые корабли рванули до Исстванской системы, оставив «Веритас феррум» и других позади. И, возможно, даже это решение не стало решающим. Возможно, против верных воинов Императора собралось слишком много сил. Среди астропатов ходили разговоры, будто тайные планы строили не только предатели. Множество вероятностей, множество ошибок и стечений обстоятельств и стали теми каплями крови, что наполнили чашу судьбы.

Все это осталось в прошлом. О будущем он знал лишь одно: лоялисты, как бы мало их ни осталось, должны действовать сообща.

Если ему удастся сохранить хотя бы этот уголек надежды, он сумеет раздуть его.

Гальба вздохнул и перекинулся взглядом с Птеро и Кхи'демом. Он сумел натянуть на лицо перекошенную гримасу. Это было ближайшее, что могло сойти у него за улыбку.

— Что мы делаем? — тихо спросил Птеро. Ветеран имел в виду не стратегию.

Гальба грустно покачал головой, соглашаясь.

— Я буду информировать вас, — сказал он. — В свою очередь, не окажете мне услугу? Обращайтесь лучше ко мне, а не к капитану.

Будь он на их месте, подумал сержант, то вполне мог бы счесть подобную просьбу за оскорбление. Но Кхи'дем понимающе кивнул.

— Вижу, что это будет к лучшему.

— Спасибо, — он направился обратно на мостик.

Птеро поймал его за руку.

— Железные Руки не одиноки, — произнес он. — И не совершайте ошибку, полагая, что это не так.

Йерун Каншелл только закончил убираться в арсенале у Гальбы, когда услышал тяжелые шаги сержанта. Он подхватил свое ведро вместе с тряпками и торопливо прошел к входу, где остановился и опустил глаза в пол.

Гальба остановился в дверях.

— Как всегда, отличная работа, Йерун, — сказал он. — Спасибо.

— Благодарю, мой лорд, — ответил серв. Подобная похвала не была для Гальбы чем-то необычным. Так он говорил всякий раз, когда возвращался в свои покои, а Каншелл оказывался внутри. Но Каншелл все равно ощутил гордость, не столько за проделанную работу, сколько за то, что с ним говорил хозяин. Его обязанности были несложными. Ему нельзя было трогать ничего, что обладало настоящей ценностью: доспехи, оружие, трофеи и клятвы момента. Ему полагалось чистить стойку для доспехов, оттирать масляные пятна после сессий чистки самого Гальбы. Эту работу мог выполнять и сервитор. Но сервитор не мог понять ту честь, что несли с собой подобные обязанности. Он же понимал.

Гальба задумчиво забарабанил пальцами по двери.

— Йерун, — произнес он.

Встрепенувшись от такого отступления от нормы, Каншелл поднял голову. Гальба глядел на него сверху вниз. У сержанта была металлическая челюсть. Он был лысым, война опалила и иссекла его лицо, так что оно превратилось в массу шероховатой, загрубевшей кожи. Это было грозное лицо создания, которое все дальше отходило от человеческого, хотя злым его назвать было нельзя.