Записки уцелевшего (Часть 1) - Сергей Голицын

А церковь Николы Плотника, та самая, которая изображена на картине Поленова "Московский дворик", но в отдалении, погибла в тридцатых годах, как и два других арбатских храма - Троицы на углу Денежного переулка и великолепного памятника старины XVII века Николы Явленного возле угла Серебряного переулка...

Был назначен день свадьбы. Навезли много угощений, накануне приехали гости из Москвы, в том числе и шафера. Тут-то бы и веселиться! А кто-то привез недобрую и тревожную весть: арестованы все четыре двоюродных брата нашей Елены - Борис и Юрий Сабуровы, Дмитрий и Андрей Гудовичи. Они жили со своими матерями под Москвой в Царицыне. Так праздник, предвещавший быть столь радостным, помрачнел.

В нашей семье очень любили Юрия Сабурова, он года два жил у нас на Еропкинском и спал со мной в одной комнате. Я о нем уже рассказывал, в частности, упоминал, как сестра Маша с ним дурашливо кокетничала. Узнав о его аресте, Маша не смогла сдержать слез. И мы поняли, к кому она питала подлинно нежные чувства. Не к одному из увивавшихся за ней кавалеров, а к нему - высокому, красивому, очень скромному и чудаковатому юноше. Так, едва зародившись, было жестоко растоптано ее чувство.

Дальнейшая судьба братьев Сабуровых сложилась трагически. Оба они получили по сколько-то лет ссылки в Сибирь, отбыв сроки, поселились во Владимире, где жили тогда их мать Анна Сергеевна и незамужняя сестра Ксения. Но недолго довелось им прожить всей семьей: в 1937 году оба брата были вновь арестованы и исчезли навсегда.

Дмитрий Гудович получил пять лет концлагеря и попал на строительство Беломорско-Балтийского канала. Как и многие другие заключенные, он был освобожден досрочно и направлен в Дмитров на строительство канала Москва Волга, а позднее сумел уговорить начальство вытащить из ссылки младшего брата Андрея, и тот стал работать на том же строительстве.

Вернусь к свадьбе Сони и Виктора. Венчал их прибывший из Москвы отец Владимир Воробьев, а глинковский батюшка отец Алексей ему помогал. Ввел невесту в церковь наш отец, непривычно нарядный - под черным, старомодного покроя пиджаком сверкала белизной накрахмаленная, с высоким воротником рубашка. Он старался придать своему лицу радостное и торжественное выражение, а в его глазах угадывалась тоска.

Соня сияла и была в белой фате очень красива. Виктор излучал счастье. Первым шафером у ней был я, вторым - Саша Голицын, не помню, кто был третьим. Первым над Виктором держал венец его младший брат Вадим - студент консерватории*{28}, за ним кавалеры сестры Маши.

Народу в церкви набилось полно - родных, знакомых, крестьян глинковских, крестьян из соседних деревень. Потом было обильное угощение. Как всегда в торжественных случаях, выручала картошка во всех видах. Обоих священников усадили в красный угол, столы и лавки принесли от соседей. И все равно гостям мест не хватило, угощались в "два стола". После пира столы и лавки вынесли, начались пляски под гармошку. Вышли плясать и оба священника. Были они дородны и величественны, переступали сапогами тяжело, то сходились - руки в боки, то расходились. А мы хлопали в такт ладошами. Пляски перенесли на улицу. И тут показал свою удаль Виктор. Такой, казалось бы, солидный, он отплясывал лихо, молодецки, вприсядку, сперва с Соней, потом с одной глинковской бабой, с другой, с третьей, а они, топоча сапожками и размахивая платочками, выкрикивали хлесткие частушки. С тех пор я никогда не видел Виктора пляшущим.

И наши, и сельские веселились искренно, самозабвенно. И никто тогда не думал, что то венчание было в храме последним, и веселье с тех пор ушло из Глинкова как бы не навсегда...

Через три дня после свадьбы во время купанья Соня уронила в омуток на речке Торгоше обручальное кольцо. И молодые, и мы все очень расстроились. Такая потеря считалась недобрым знаком.

Несколько часов подряд нырял Виктор, ныряли за червонец глинковские мальчишки. Кольцо не находилось. Так и уехали молодые в Москву и вместе со счастьем увозили с собой тревогу за будущее.

3.

Дело историков - беспристрастно изучить и объяснить те беды, какие нежданно и негаданно осенью 1929 года обрушились на многотерпеливую и многострадальную нашу Родину, и прежде всего на крестьянство. Газеты неистовствовали. Бдительность, классовые враги, кулаки, лишенцы, разгромить, уничтожить, ликвидировать - такими отвратительными словами изобиловали газетные страницы наряду с безудержным восхвалением великого и мудрого Сталина. А советский классик Максим Горький навечно опозорил себя перед потомством кровожадным лозунгом "Если враг не сдается, его уничтожают". И был подобный, придуманный еще Лениным лозунг "Кто не с нами, тот против нас...".

Брат Владимир считал, что все это чудовищная провокация кучки садистов и ненавистников человечества, захвативших власть, которые намеренно старались нанести как можно больше зла людям и как можно больше ущерба самой России.

Кто же осуществлял на практике то зло? Властям удалось сагитировать молодежь из городских - комсомольцев и беспартийных, начиная с шестнадцатилетних. И эта так называемая "легкая кавалерия" отправлялась по деревням. На каждую деревню заранее была составлена разнарядка: раскулачить столько-то хозяйств. А сельсоветы отбирали, кого именно. И кавалеристы усердствовали, громили одних, помогали местным властям загонять в колхозы других.

Писатель Василий Гроссман в своей во многом автобиографической повести "Все течет" рассказывает, как он сам, будучи комсомольцем, издевался над обезумевшими от страха крестьянами.

Уже в хрущевские времена один старый крестьянин рассказывал мне, как в 1929 году был он председателем сельсовета в Коломенском районе. И явились к нему представитель ОГПУ и легкие кавалеристы с требованием немедленно указать столько-то хозяйств для раскулачивания. Когда же председатель стал отнекиваться, что в сельсовете кулаков нет, они пригрозили раскулачить его самого. И повел он архаровцев в самые просторные в селе избы. Входя в один дом, кто-то из молодцев на его глазах сунул в сенях в ящик с гвоздями револьвер. Во время обыска эта "явная улика" была найдена, хозяина арестовали и увели, потом в газете появилась о нем статья как о террористе.

Расскажу, что хорошо знаю о происходившем в Глинкове. Еще при нас раза три наезжали из Сергиева посада власти, собирали сельский сход, разъясняли мужикам, что такое колхоз, на все лады расхваливали, уговаривали вступать и одновременно угрожали, что тот, кто вступать не хочет, кто сопротивляется тот враг, того надо раскулачивать, припоминали пресловутые изречения Горького и Ленина.

Мужики слушали, затылки почесывали. Они никак не могли постичь, с какой стати нужно отдавать свое, трудом и потом нажитое. И они, и их отцы, и деды жили не тужили...

По каким признакам узнавали, кто на селе кулак? Да очень просто - по внешнему виду домов.

До того два летних сезона подряд я наблюдал, как два глинковских крестьянина-соседа возводили просторные избы-пятистенки, как искусные мастера украшали фасады затейливой резьбой. И поднялись обе избы все в кружеве. Хозяева столько поистратились, что потребовалось долги отдавать, потому-то лучшие горницы уступали они дачникам. В одной из этих изб-красавиц и поселился мой брат Владимир с семьей. А настал черный день - и обоих хозяев с женами, с детьми малыми выслали в Сибирь и все их имущество отобрали. Недолго довелось им жить в просторных горницах.

Остальные глинковцы, взирая на несчастье односельчан, готовы были идти хоть в колхоз, хоть куда еще, лишь бы их оставили жить в своих избах. Затаились мужики, со страхом прислушивались, кто идет, кто в ворота стучит. Было время - по вечерам собиралась сельская молодежь плясать и петь под гармошку, летом на улице, зимой избу снимали. С той страшной осени смолкла гармошка...

А районные власти, чтобы показать перед областным начальством свое усердие, придумали для глинковцев такое... Да лучше расскажу по порядку.

В двух километрах от села находился Вифанский монастырь, или просто Вифания, когда-то летняя резиденция жившего в конце XVIII - начале XIX века известного проповедника митрополита московского Платона. По его повелению малая речка в нескольких местах была запружена, и образовались обширные живописные пруды; на их берегу встал белый храм с большим, синим, осыпанным звездами куполом и одноэтажный изящный особнячок для самого митрополита. После его кончины в Вифании устроили монастырь, для монашеских келий возвели длинный двухэтажный корпус и разные хозяйственные постройки.

В первые годы революции монастырь был закрыт. В особнячке обстановка оставалась неприкосновенной, как при жизни митрополита, там образовали музей, очевидно, в память самого высокого священнослужителя. А в жилом корпусе и в хозяйственных постройках разместилось педагогическое училище. Но где-то на задворках в малом чуланчике ютился и принимал богомольцев весьма почитаемый старец - отец Валериан. Мои сестры к нему ходили.