Маленький Большой Человек - Томас Берджер

Но ведь солдаты ТОЖЕ НЕ СТРЕЛЯЛИ! Честное слово, я чуть не рехнулся от всего этого… А ещё благодаря тому шоку, который испытал, неожиданно очутившись в обжигающе студеной воде – ощущение такое, словно живьём содрали кожу от щиколоток до пупка.

Так вот, когда мы со Старой Шкурой вошли в воду, индейцы направили нас вниз по течению следом за женщинами и детьми. Кто-то, помню, посоветовал:

– Когда дойдете до большой излучины, выйдите из реки, потому что там у обоих берегов с головой.

Кажется, меня приняли за персонального поводыря и няньку при вожде, который из-за своей слепоты нуждается в опеке. Шёл я неохотно. Солнечный Свет с Утренней Звездой все еще, насколько я знал, прятались под шкурами в нашем типи. Но чем, спрашивается, я мог им помочь? Теперь солдаты уже полностью овладели селением и сгоняли в кучу женщин и детей, которые не могли бежать и не могли оказать сопротивление. Скоро, конечно, найдут моих жену и сына и присоединят к пленникам, и все чего я сумею добриться, предприняв сейчас попытку их освободить, так это только, что меня самого казнят, как изменника, если не убьют прежде, без того, чтоб вдаваться в выяснение личности.

Вот и побрел я с вождём по реке, и теперь не он меня вел, а я его, потому что едва он ступил в воду, как его магия перестала действовать и он вновь превратился в слепого и дряхлого старика, что в его положении теперь, когда основные опасности остались позади, вполне в порядке вещей. Но в момент опасности он показал себя в высшей степени молодцом. Под защитой берега мы неплохо продвинулись, хотя уж очень скоро в этой ледяной стихии тело мое окостенело.

Мы прошли где-то три четверти мили, когда поравнялись с группой женщин и детей – маленькие дети, многим из которых вода была по самое горло, не могли ведь быстро идти. Тогда я выбросил хлам Старой Шкуры в том числе и оба наши ружья, и, подхватив одного такого мальчугана, посадил его себе на плечи. Таким образом мы прошли ещё с порядочную милю и оказались у подковообразной излучины. Тут все вышли из воды, чтобы обойти глубокое место, срезав язычок суши, а дальше вновь войти в реку.

В промокшей насквозь одежде было нестерпимо холодно. Мальчугана я опустил на землю, и он присоединился к своей матери и другим её детям, но отошли мы совсем недалеко, когда эта женщина села и принялась разрывать своё платье на узкие полоски и перевязывать ноги своим ребятишкам, которые ещё немного и их, по-моему, поотмораживали бы, хотя никто из этой малышни не проронил ни звука жалобы.

Как раз в это время нам в тыл заехал кавалерийский отряд. Впоследствии я узнал, что это был разъезд под командованием майора Джоэла Эллиота, который Кастер послал рассеять крупное скопление Шайенов на южном берегу, ниже по течению реки от нашего стойбища.

Охраняли нас трое вооружённых воинов и один из них по имени Камешек остановился и выстрелом из старого ружья застрелил лошадь под каким-то кавалеристом, а в следующее мгновение от ответных выстрелов сам рухнул замертво на землю.

Тут женщины с детьми поспешно бросились назад в реку, и должен признаться, что я последовал вместе с ними. Был, правда, момент – это когда Камешек упал, а я подумал, что должен побежать и подобрать его ружьё и выполнять роль, подобающую мужчине, но двое других воинов меня опередили.

Так вот, когда уже почти все женщины и дети были в воде, за излучиной, а я со Старой Шкурой как раз спускался обрывистым берегом, сверху кто-то закричал:

– Можете возвращаться! Мы их окружили!

Так что я давай подталкивать Старую Шкуру опять наверх, и он, как мне показалось, сейчас шёл куда охотнее, чем когда спускались вниз.

И, передавая мне свой священный узел, говорит довольно-таки бодро:

– Дай мне мое ружьё. Я сам хочу убить несколько солдат, прежде чем молодые воины их всех истребят.

Я его оставил вон там,- говорю я и пользуюсь этой возможностью, чтобы ускользнуть от вождя. Теперь вокруг много женщин и ему помогут; к тому же с юга сюда скачет большой отряд Шайенов, а ещё один тем временем вклинился между рекой и горсткой кавалеристов, и теснит их в заросли высокой сухой травы на склоне, ведущем к обрыву.

А тот кавалерист, под которым Камешек завалил лошадь, оторвался от своих, чтоб захватить в плен женщину, которая перевязывала детям ноги. Она же нарочно медлила, пока его со всех сторон не обступили. И тут я стал свидетелем, как на него стремительно набросилась толпа и подмяла под себя, а когда рассеялась, то он уже лежал, раздетый догола и весь в крови, на утоптанном вокруг снегу.

Разъезд майора Эллиота спешился и отпустил лошадей, которые пугливо припуст.или вдоль по долине, а сами солдаты залегли в высокой траве – трава их полностью скрывала, и, если бы не дымок от карабинов, ни за что нельзя было бы догадаться, что там кто-то есть. Стреляли солдаты по-прежнему не переставая, но огонь велся в панике, поспешно и не прицельно – так что большая часть выстрелов приходилась прямо в хмурое зимнее небо; и когда индейцы это увидели, они не стали подкрадываться ползком, а как были верхом, так и ворвались в самую гущу цепи и принялись резать солдат, как цыплят, а женщины и дети сбежались на это поглазеть. Бой этот длился, наверно, минут двадцать, и в его конце если и можно было что-то разглядеть, то лишь только согнутые спины Шайенов, склонившихся снять скальпы или безжалостно зарезать.

Не знаю, приходилось ли вам видеть кровавую баню зимой. Зрелище это неприглядно в любое время года, но зимой особенно: на холоде кровь очень скоро стынет и тело коченеет до того быстро, что если чуть помешкаешь, то, чтобы снять с трупа рубашку, придется ломать конечности.

Сказал я об этом совсем не для того, чтобы над вами поизгаляться, а только для того, чтоб вам стало ясно, что мною двигало, когда я поспешил в заросли травы: мне позарез был нужен мундир. Ведь индейцев было до полусотни и на всех нас приходилось добычи всего пятнадцать трупов. Но мне немного повезло: я натолкнулся на Младшего Медведя – он стоял на коленях и орудовал ножом. Теперь я понял, что это он в числе двух-трёх смельчаков первым бросился на солдат. На голове у него красовался большой боевой убор, который я поначалу не признал. Левый рукав его рубахи был залит кровью, и её капли стекали с бахромы рубахи на нос и губы трупа, с которого он снимал скальп. ещё он крепко покрылся испариной, потому как нож у него, по-моему, был тупым, а этой левой руке недоставало силы, чтобы, когда кожа была подрезана, отделить скальп.

Однако настроен он был вполне миролюбиво. И заметив возле себя мои ноговицы, не поднимая головы, попросил:

– Потяни, пока я режу.

Я так и сделал: стал на колени и ухватил клок светлорусых мягких волос мёртвого парня. Был он, пожалуй, довольно-таки молод. Рот у него перекосило, будто в немом крике. Но я на него старался не смотреть, ведь он вполне мог оказаться кем-то из знакомых, к тому же в том, что я делал, не было места ничему личному. Вот, наконец-то, скальп отделился, и я был благодарен Младшему Медведю, что он сразу у меня его забрал.