Записки советского интеллектуала - Михаил Рабинович

Так без большого шума мы впервые «пощупали» археологические памятники Кремля. Вот почему то, о чем я хочу рассказать, произошло не совсем «вдруг». Но все-таки, конечно, вдруг. Вдруг меня позвали к директорскому телефону, как раз когда я и не должен был быть в институте по расписанию, а оказался там случайно. Говорил сотрудник Оружейной палаты Гордеев:

— У нас во дворе Арсенала открыты остатки крепости Калиты. Приходите взглянуть. Мы вас встретим у Боровицких.

Как он, едва знакомый, вспомнил про меня? Как разыскал? Но было не до вопросов. Уже через полчаса я спускался в шурф во дворе Арсенала. И сразу же убедился, что Калитой здесь, что называется, не пахнет: в шурф попал белокаменный фундамент XVIII века, опиравшийся, как тогда обычно строили, на дубовые лаги и сваи. А поскольку еще летописец подчеркнул, что «град» Калиты был срублен «в едином дубу», уже с прошлого века всякие дубовые остатки в Кремле считались остатками стены, построенной Калитой в XIV столетии. Гордеев совершил ошибку, что называется, типичную, но проявил при этом недюжинную внимательность и настойчивость.

Выяснили все. Пожалели. Посмеялись — и вот меня уже провожают к выходу. По пути, случайно бросив взгляд во двор старого здания Оружейной палаты, я увидел… экскаватор, разбирающий груды щебня, какие-то развалины.

— А это что?

— Это, — сказали мне с гордостью, — расчищают площадку для строительства огромного нового дворца. Дворца съездов.

И тут же все, что называется, завертелось в бешеном темпе. В органах охраны памятников ничего об этом строительстве не известно. Как всегда, очень помог И. Э. Грабарь. Его авторитет преодолел все препоны, все опоздания. Срочно были выделены положенные по закону средства. Создана экспедиция — Института археологии, Музея истории и реконструкции Москвы, Института этнографии с Н. Н. Ворониным во главе и со мной в качестве его заместителя. Открытый лист дан на нас обоих.

И вот уже сижу на совещании в Кремле, в старом здании Оружейной палаты, превращенном в контору строительства. Присутствует сам Промыслов. Все говорят о том, как шире развернуть работы, как крушить… один я — о том, что вести их надо осторожно, чтобы не повредить памятников, что нужны археологические раскопки.

— Не могу вам ничего обещать, — начальственный баритон непреклонен. — Вряд ли удастся провести эти ваши раскопки. Тут не до археологии.

— Проведем, — подал я самоуверенную реплику. Все-таки был еще относительно молод — едва за сорок.

И мы провели. Сначала приготовились к самому худшему: что сейчас же пустят мощные землеройные машины, и мы сможем лишь зафиксировать какие-нибудь жалкие остатки. И то при условии сверхповоротливости, если сделаем заранее сетку и геодезическим инструментом можно будет быстро засечь хотя бы более или менее точное местонахождение памятников. Эта сетка, отпечатанная в нескольких сотнях экземпляров, наверное, лежит где-нибудь в архиве как документ методики и отнюдь не напрасных, но, к счастью, несбывшихся опасений.

Как часто бывает, с началом строительства замешкались: то проект уточняют, то рабочие чертежи не выдали, то выяснилось, что для уточненного проекта коммуникации не подходят, и надо вновь вручную перекладывать кабели.

Словом, мы получили летом 1959 года два месяца полноценной работы. Наученные зарядьевским опытом, сразу привлекли студентов разных вузов Москвы — и в рабочих недостатка не было. Используя уроки Новгорода, поставили транспортер. Словом, сумели пройти на территории будущего здания два раскопа, открыть царицыны палаты XVII века, а главное — древний слой города XI–XIII веков с остатками строительства деревянных домов и множеством интереснейших древних предметов.

И очень много важного удалось уловить уже позже — при земляных работах, которые вело строительство в 1959–1960 годах. В одной траншее у самого угла Большого Кремлевского дворца вдруг ясно вырисовался на желтом песке стенки большой черно-коричневый треугольник, обращенный вершиной книзу. Это был самый древний ров, защищавший западную оконечность мыса — самое древнее московское укрепление XI века. А в черной стенке котлована строительства недалеко от здания Арсенала мы также увидели светло-желтый профиль песчаного вала середины XII века. И напротив Потешного дворца экскаватор задел сооружение из мощных дубовых бревен — крепление подошвы этого вала. Тут понадобилось вмешательство коменданта.

— Это очень важно? — спросил только Веденин.

— Очень.

— Позвать ко мне командира полка! — сказал он совсем другим голосом своему адъютанту.

Стояла поздняя осень — конец октября. Грязь на строительной площадке можно себе представить. И вот по этой грязи шагал, соблюдая возможную осторожность, высокий стройный щеголеватый полковник в полной парадной форме: в светлой длинной шинели, подпоясанной золотым шарфом, в ярко начищенных сапогах. Приказ генерала застал его как раз во время строевой подготовки к октябрьскому праздничному параду.

— Сколько нужно людей, чтобы справиться в кратчайший срок? — спросил меня Веденин.

— Если будет человек тридцать — за воскресенье расчистим (а была суббота).

— Послать завтра с утра шестьдесят солдат в распоряжение археологов на целый день!

Полковник четко отдал честь и покинул площадку.

Теперь наше дело было только обеспечить 60 работников инструментами. И хоть своих мы давно распустили, в Институте археологии сложены были все лопаты вернувшихся экспедиций. Конечно, нам не отказали. И вот древнее основание крепостной стены полностью расчищено, обмерено, сфотографировано, снято для кино. Из Ленинграда срочно вызван Павел Александрович Раппопорт. Приглашен Михаил Николаевич Тихомиров — словом, срочно созван целый консилиум, установивший, что это крепость, и крепость древняя.

Так мы работали два года — в пыль и жару, в дождь и в снег. Старались спасти от разрушения все, что только можно было.

И вместе с тем — не мозолить особенно глаза начальству. Так, в первое же лето однажды в чем-то неуловимом почувствовалось напряженное ожидание. И нам велели убрать все отвалы — первый признак, что ждут начальство. И оно появилось путем, для того времени необычным. В небе вдруг завис ярко освещенный солнцем вертолет. Сел прямо на нашу площадку, и из него вышел… сам Н. С. Хрущев. Впервые видел я его так близко. Был он свежий, бодрый, улыбающийся. Верный правилу «не высовываться», я спустился в раскоп, а когда поднялся снова, вождь и его свита уже ушли куда-то. Хорошо, что не заметили наших работ: узнав потом об отношении Хрущева к памятникам культуры, я подумал, что скорее всего он велел бы прекратить раскопки: не до них теперь! Упрекал же он индийцев за то, что слишком много заботы уделяют своему Тадж-Махалу.