100 рассказов о стыковке - Владимир Сыромятников

Начало 70–х было для Запада, как, впрочем, и для нашей страны, с ее российской самобытностью, переломным временем, прежде всего по части морали. Литература, искусство и кино чутко реагировали на сдвиг в человеческих взглядах и поступках, наверно, опережая их. В 1969 году в Лондоне мы не могли увидеть того, что стало широко доступным уже в 1970 году на нью–йоркском Бродвее. Помню себя и своих спутников в кинотеатре на Орчард–стрит, смотрящих на экран: себя с вытянутой шеей, Колю Трубникова с полуоткрытым ртом и Инну Викторову с полузакрытыми рукой глазами. Демонстрировался простенький учебно–семейный фильм о том, как разнообразить половые отношения. Сегодня средний московский школьник посмеялся бы, глядя на нас, ошарашенных дядей и тетю, а самое большое удовольствие — это, как известно, наблюдать за наблюдающими.

Так получилось, что когда я писал об этом, моя приятельница рассказала мне о своем 11–летнем сыне, вернувшемся из школы с «детским» анекдотом об идеальном муже и идеальном любовнике. Оказывается, идеальный муж — это тот, кто, возвратившись из командировки и застав жену с любовником в постели, говорит: «Ну, вы тут кончайте, а я пока сварю кофе»; а идеальный любовник — тот, кто после этого сможет кончить.

Что значит современная школа!

Я намеренно начал с внешней картины нового мира, с первого восприятия, потому что оно оказалось самым ярким, разительным, особенно общение с коллегами — англичанами и американцами, немцами и французами. Запомнились коллективные завтраки, на которых я даже пытался рассказывать русские сказки и простенькие анекдоты по–английски; сказка о русском солдате, который варил суп из топора, имел успех, хотя я никак не мог вспомнить английское слово ахе («топор»). Почему?то меня, сдержанного, даже несколько застенчивого по природе, английский язык расковывал, делал почти развязным. Не хочу вникать глубоко в природу этого феномена, но для освоения разговорного языка подобная внутренняя трансформация под действием внешней среды имела огромное значение.

Мне удавалось беседовать с коллегами после докладов на конференции, в кулуарах. Помню, как во время вечернего коктейля мы нашли общий язык со студентами колледжа, которые принимали активное участие во всех мероприятиях конференции. Похоже, они умели вместе работать и вместе отдыхать. Юноши и девушки по–настоящему «гудели», их манеры нельзя было назвать слишком чопорными. Помню, как в конце вечера, ближе к полуночи, я сказал юноше, с которым познакомился: «Listen, your girl?friend is already in horisontal position, just on a table now, on the second floor («Послушай, твоя девушка уже в горизонтальном положении, прямо на столе, на втором этаже»). Не моргнув глазом, парень, взяв меня за руку, стал тащить наверх со словами; «I see you like her, no problem». Чувство реальной опасности сделало меня находчивым: «Извини, — я здесь с женой», — и взялся за руку Инны Викторовой, она не возражала. Тогда парень стал яростно извиняться перед моей дамой, казалось, он сразу протрезвел, этот истинно современный англичанин.

Конференция в Лондоне была посвящена трибологии, науке о трении, но сообщений о проблеме трения в вакууме было не так много. Пожалуй, наибольшее внимание привлек доклад Д. Бакли, ученого–физика из Центра Эймса (НАСА). Он исследовал физико–химические явления при трении в очень разряженной среде и при определенных условиях действительно обнаружил увеличение коэффициента трения на порядок по сравнению с нормальными, земными условиями. Мы познакомились, когда произошли исторические события космического масштаба.

С мыса Канаверал на побережье Флориды, на которое почти 500 лет назад высаживались первопроходцы Нового Света, 16 июля стартовал космический корабль «Аполлон-11». Через четыре дня весь мир в прямом эфире наблюдал прилунение Нила Армстронга и Эдвина Олдрина. Оставшийся на окололунной орбите Майкл Коллинз жаловался, что он не видит своих. Ничего, успокаивали его из Хьюстона, русские и китайцы их тоже не видят.

Мы в Лондоне оказались теми немногими русскими, которые стали свидетелями уникального события в истории всего человечества. Я всматривался в экран телевизора через головы студентов и других молодых людей, набившихся в небольшой холл. Видно было плохо, мы с трудом различали элементы лунной кабины, лунных камней, тени от косого солнечного света, который пробивался сквозь лунную пыль, поднятую струей ракетного двигателя. Все сработало «как учили», радостные крики огласили холл. Должен признать, что в апреле 1961 года наша молодежь реагировала на запуск первого человека в космос гораздо активнее, более бурно, несмотря на то, что народ узнал об этом лишь через несколько часов после приземления Гагарина. Днем я решил поздравить своего нового коллегу Бакли, стараясь не выдать излишнего интереса к космической технике. Заикаясь на слове congratulation («поздравление»), я все же произнес нужные слова в этаком приподнято–дипломатическом стиле. Это был первый опыт общения со специалистом из НАСА, и он, как мне кажется, прошел успешно.

На свои небольшие деньги я накупил газет с фотографиями лунной кабины, со статьями, в которых описывался первый полет землянина на другое небесное тело. Они могли стать хорошим пособием по изучению английского языка с уклоном в космическую тематику, так сказать, lunar sight seing topics («темы по осмотру лунных видов») для нас и для нашей Люси. О том, что из этого получилось, будет рассказано ниже.

Когда основная часть лондонской конференции закончилась, вся советская ученая команда, как и было запланировано, выехала в Шотландию, в Глазго. Там намечалось посещение университета и лаборатории, где разрабатывались узлы трения. Нас в нашем МОМе предупредили заранее, чтобы мы не смотрели в сторону, так сказать, «чистой науки», а возвращались не позже установленного срока, как бы ни складывалась программа основной делегации. Случилось то, чего мы опасались: академики отложили свой отъезд на два дня, а нам с Николаем Трубниковым пришлось действовать по индивидуальному плану и испытать значительные трудности. Возвращение из Глазго в Лондон оказалось интересным, но изматывающим. Мы попали в сидячий вагон, заполненный шумной ватагой молодых и немолодых людей. С нами в купе ехал какой?то рыжий шотландец. Как, видимо, и полагалось, у него с собой была большая бутылка шотландского виски, к которой он прикладывался через каждые полчаса всю ночь напролет. Я это хорошо запомнил, потому что всякий раз он толкал меня в плечо и гостеприимно предлагал приложиться «к горлу», несмотря на все мои предыдущие отказы.

Когда мы, наконец, прибыли в Лондон, дождь лил как из ведра. Представители фирмы «Кук» нас не встретили, хотя мы заранее заплатили за весь «round trip», то есть за всю поездку, включая последний важный отрезок от вокзала до аэропорта Хитроу. Денег у нас оставалось в обрез, и мы сумели на такси добраться только до своих, до советского посольства. Там любезная вышколенная молодая дама пыталась нам помочь, связавшись по телефону с «Куком». Всемирно известная туристическая фирма почему?то не нашла нужных документов. До отлета оставалось меньше двух часов. В конце концов другой любезный советский дипломат образца 1969 года согласился помочь своим совсем «зеленым» соотечественникам, попавшим в беду, и сквозь дождь довез нас на своей машине до Хитроу как раз тогда, когда регистрация заканчивалась. Мы отдали ему последний по какой?то случайности оставшийся сувенир — бутылку «Столичной»; он отказывался, но мы сунули ее в открытый багажник.