Сказание о Мануэле. Том 2 - Джеймс Кейбелл

Эттарра же больше музыку не сочиняла.

– Откуда же взялась, моя дорогая, твоя мелодия? – беззаботно спрашивал ее прославленный муж.

– Как я могу помнить музыку, которую узнаю спустя столетия? И кроме того, есть у меня время для таких пустяков, когда на руках куча детей?

ГЛАВА XXV

Что же его не тревожило

Мадок знал, что его ничто не тревожит. На самом деле, не могут же тревожить смутные мысли о том, что Айнат, и Майя, и ужасная мертвенно-бледная царица Лилит, похоже, то и дело посматривают на такого уважаемого поэта, каким является теперь Мадок, с насмешкой и жалостью.

Да нельзя назвать тревогой и то, что иногда в таких обманчивых грезах, склонных посещать праздных людей, когда на холмах и в долинах Нёнхира ненадолго остановилась хрупкая весна, женщины, которых отталкивал прежде юный Мадок из-за чар, наложенных на него, казались теперь более дорогими и желанными, чем считал какой-то юнец.

Да не тревожит и то, – а если присмотреться, это доставляет настоящее блаженство, – что любимая женщина беспрестанно занята приготовлением пищи и стиркой белья, отчитыванием слуг и воспитанием детей и что лицо ее приобрело выражение вечного недовольства, являющегося отличительной чертой любой рачительной хозяйки.

Нет, Мадок знал, что его ничто не тревожит.

ГЛАВА ХХVI

Слишком много не значит достаточно

Между тем они, сполна познавшие любовь, жили в довольстве и роскоши. Возле их ревматических ног ползали светловолосые внуки. И были у них большие земельные угодья, и рабы, выполнявшие любые их распоряжения, и множество скота. Жизнь подарила им все то хорошее, что только была в силах подарить. И у Мадока не было никаких желаний, кроме желания вкусно поесть и хорошо поспать. И он стал тощим, седым и напыщенным, а также необычайно брюзгливым.

Он редко сочинял новые песни. Но знаменитые пираты и морские разбойники распевали его старые песни во всех концах мира, считая, что хилое молодое поколение неспособно создать подобное. И всех повсюду очаровывали их звуки. Даже еще неоперившиеся поэты допускали, что если б старик ввел в свои песни несколько откровенных любовных сцен, они вполне могли бы удовлетворить и вкусы современных слушателей.

Короче, Мадока ничто не заботило, ничто не интересовало и, совершенно ясно, ничто не удовлетворяло. Он все чаще и чаще просил Эттарру вспомнить, хотя бы для забавы, пару нот той залунной Музыки, которая когда-то сделала его бездомным и несчастным. А жена все с большим и большим раздражением отвечала, что у нее не хватает терпения выслушивать его вздор.

ГЛАВА XXVII

Заслуживающий уважения поступок

Затем его жена умерла. Умерла она спокойно, окруженная врачами и священниками и простившись со всей своей многочисленной семьей. И Мадок ощутил одиночество, когда увидел ее белое сморщенное старое тело, – такое чужое в отстраненном равнодушии смерти, – лежащее на аккуратной постели, освещенной четырьмя факелами. Одиночество окатило его, как ушат холодной воды.

Он в замешательстве вспоминал об их великой любви в насыщенной событиями, пламенной юности, об их приключениях из-за музыки не от мира сего, о последующих долгих годах, сквозь которые они прошли рука об руку, деля все плохое и хорошее, и о том, что вот эти бледные уста уж больше никогда не откроются, чтобы его побранить. И тогда он достал черное перо, которым писал всемирно известные песни, и вложил его в холодную руку Эттарры.

– Будьте все свидетелями, – сказал Мадок, – что этот день лишил меня цели в жизни и всякой радости. Будьте все свидетелями, что я больше не напишу ни одной песни, потому что я потерял судью своего сердца и самого придирчивого и откровенного критика своего искусства. И пусть моя слава умрет вместе с моим счастьем! Пусть то, что принесло их, сгорит в одном пламени!

ГЛАВА XXVIII

«Воистину не умирает»

Затем Мадок стоял возле погребального костра, окруженный детьми и внуками. Хор одетых в белое мальчиков из храма местной богини плодородия исполнял (как многие считали, это была самая замечательная из множества великолепных песен Мадока) великий гимн поэта человеческому бессмертию и блистательному славному будущему человека, который является единственным и любимым наследником Небес.

Четыре рабыни были убиты и возложены на костер вместе с туалетным столиком Эттарры, всеми ее кухонными принадлежностями и орудиями рукоделия. А потом к костру поднесли факел. Ссохшееся старое тело Эттарры сгорело в этом костре, а вместе с ним и черное перо, которое она держала в руке.

Очень трогательно пели одетые в белое мальчики. Они сладкозвучно и восторженно перечисляли те радости, которые встретятся этой благородной и добродетельной женщине после смерти. Но старый Мадок, слышал другую музыку, не слышанную все те годы, пока Эттарра, лишенная возможности заниматься лунным колдовством, была здесь на Земле его женой. И несчастный вдовец своим громким смехом заставил всех содрогнуться. Он опять слышал, будто исполняемую на волынке, залунную музыку, которой (неважно, слышали ее или нет) было предначертано волновать его, обманувшего Норн.

ГЛАВА XXIX

Пути к удовлетворенности

Так пришел конец его процветанию и почестям, и таким было начало его счастья. Старый Мадок побрел как бродяга, слегка безумный и слегка оборванный, но бесконечно довольный тем, что может идти вслед за музыкой, которую никто, кроме него, не слышал.

Та, что творила эту музыку, всегда чуть опережала его и была недостижима. Она держала перед собой то, с помощью чего создавала свою музыку: не громоздкую бронзовую арфу, а сердце с натянутыми струнами души. Он не видел ее лица, но он и не гадал, была ли это Эттарра или его вел кто-то другой. Достаточно было того, что Мадок шел вслед за музыкой, сотканной из сомнений и неудовлетворенности, которая звучала более правдиво, чем любая другая.

Он следовал за милым его сердцу звучанием по переулкам и улицам, на которых домоседы распевали знаменитые песни Мадока. И повсюду улыбающийся старый бродяга видел, что его сограждане живут более счастливо и более достойно благодаря удовлетворенности и возвышенной вере, которыми полны его песни.

Он радовался, что сочинил эти песни, так сердечно воспринимаемые невинными людьми, которые не обманывали Норн. В то же– время – для него, обхитрившего Седых Сестер, – всегда чуть впереди звучала иная музыка, не совсем от мира сего, и вслед за ней вечно брел одинокий бродяга, как и было предначертано ему судьбой.