Призрак улыбки - Дебора Боэм

Все семь дней в неделю Токи вставал в 4 часа утра. Облачившись в рабочую одежду, он быстро завтракал рисовыми колобками и приготовленным с вечера супом мисо, запивал его полезным для желудка настоем женьшеня, выкатывал из находившегося рядом с домом, по ночам запертого сарайчика свою деревянную тележку и отправлялся в путь: по пустым городским улицам, под лиловым, еще не высветленным зарей небом. Маршрут, оснастка, тележка — все сохранялось почти неизменным уже в четырех поколениях мужчин семьи Каминари. Токи был первым, кто стал запирать сарай, но надеялся, что предки поймут его правильно: ведь как ни печально, а Роппонги уже не та деревушка, где все знакомы и доверяют друг другу. Переменилась и одежда, надеваемая для работы. Дед носил деревянные гэта и подоткнутое до колен кимоно, отец, вскоре после рождения Токи, перешел на более практичные рубаху с брюками и более удобные мягкие сапоги с отдельной норкой для большого пальца.

В дедовские времена город был полон непрерывно бродившими по улицам торговцами, да и вся Япония представляла собой сущий рай для домоседов, и можно было иметь сколько хочешь еды и общения, не выходя за ворота собственного дома. С утра до вечера воздух полнился выкриками соревнующихся друг с другом продавцов фруктов и цветов, медных дверных колокольчиков и высаженных в хорошенькие горшочки карликовых деревьев, швейных принадлежностей и творога-тофу, свежей рыбы и тканей на кимоно. По улицам ходили тряпичники и сборщики утиля, точильщики ножниц, стригали деревьев, те, кто чинил гэта, и те, кто чинил татами. Каждый кричал на свой манер и по-своему предлагал вещи и услуги, а некоторые пользовались специальными звуковыми эффектами. Взрослые спешили на звук рожка разносчика тофу или на колокольчик зеленщика. И был клич, на который сбегались все дети округи. «Кингё-о-о-о!» («Золотые рыбки на продажу!») Это было одним из магических слов детства былых времен, таким же как «море», «праздник» и «фейерверк».

Мурашки пошли по коже малыша-карапуза Токи, когда он впервые услышал клич торговца золотыми рыбками; и сейчас, двадцать шесть лет спустя, мурашки пробегали каждый раз, когда он слышал этот звук, вырывающийся из его собственного горла. Токи серьезно относился к своей профессии. В течение целого года он брал уроки постановки голоса у оставившей сцену певицы Исики Дзинго (известной, благодаря своей самой знаменитой партии, как Норма), которая частным образом занималась с учениками на верхнем этаже Школы сценических искусств Роппонги. Когда курс обучения подходил к концу, она спросила Токи, будет ли тот пытаться стать хористом Токийской оперы: «Начинать нужно с нижних ступенек, — сказала она, — это дает возможность закалить характер». И только тут Токи признался, что и не думал о сцене.

«Но почему?» — спросила Норма, и Токи дал слабину. Пробурчав что-то о страхе перед публикой, он выбежал из комнаты, чтобы больше не возвращаться. В тот же вечер он попросил прощения у стоявших на домашнем алтаре портретов отца, деда и прадеда. «Я опозорил имя Каминари, — сказал он. — Но отныне я никогда не буду утаивать, чем занимаюсь, и никогда больше не оскорблю память предков».

В Токио конца двадцатого века передвижная торговля золотыми рыбками считалась странным и непривлекательным занятием для способного молодого мужчины. Во всей стране оставалась лишь горстка таких торговцев, в основном стариков, точно знающих, что после их смерти тележки пойдут на слом, так как их сыновей не интересует малодоходное, выматывающее и низко котирующееся дело, каким бы поэтичным оно ни казалось иностранцам, пишущим о чужих странах. «Мужчины нашей семьи испокон веков торговали золотыми рыбками, а ребятишки так радуются, глядя на них», — пробовали говорить старшие, но их рассевшиеся по офисам дети только смеялись во весь голос и шли играть в гольф.

Токи ни разу не поставил под сомнение свой долг (или желание) следовать семейной традиции, и, хотя тихо горевал, когда непрерывно куривший отец умер в возрасте сорока девяти лет от болезни сердца, прежде всего испытывал гордость оттого, что принимает эстафету. Ему было тогда восемнадцать лет, и он только-только закончил школу.

Отметки были блестящими, и поэтому начались было разговоры о поступлении в колледж, но, когда отец умер, сами собой прекратились. Потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть к физически тяжкой работе, но куда тяжелее было понять, что его сверстники, и в особенности сверстницы, считают «диким и глупым» (как презрительно выразилась выпускница секретарских курсов, с которой он разок посидел в кафе) отдавать жизнь такому примитивному и низкооплачиваемому занятию.

Даже сестра Токи — Бивако, его единственная оставшаяся в живых родственница, — уговаривала его попытаться найти другую работу, скажем повара, счетовода или инструктора в спортклубе (ей почему-то казалось, что отличная физическая форма — достаточное квалификационное свидетельство для последней из упомянутых должностей). Идти в колледж, даже если бы он захотел, было поздно, но, с точки зрения Бивако, почти любая работа прибыльнее и легче, чем толкать день-деньской тяжелую, расплескивающую воду тележку с золотыми рыбками в толчее душных от смога токийских улиц.

«Да, ты права», — говорил Токи, вздыхая. Но он поклялся умирающему отцу, а потом на краю могилы стоящему деду, что, пока в Токио есть хоть один малыш, готовый с радостью бежать на крик «Кингёоооо!», он, Токи Каминари, несмотря ни на что, будет вставать в четыре утра и возить свою тачку по улицам города. Только одно его беспокоило, и притом очень сильно. Поскольку женщины, узнав, чем он занимается, не хотели с ним даже и разговаривать, неясно было, как же ему найти жену и родить ребенка, который продолжит традицию? А ведь требовался не просто ребенок, а мальчик, потому что женщин, торгующих золотыми рыбками, в Японии никогда не бывало. Работа требовала чересчур много сил, а кроме того, как и многое другое в маскулинной японской традиции, не выполнялась женщинами, да и все тут.

От Роппонги до Эбису, где Токи забирал у жившего возле станции оптового торговца дневной запас рыб на продажу, было меньше двух миль. Две стороны деревянного ящика на колесах, представлявшего собой его тележку, были стеклянными, внутренность — разделена на четыре отсека. Заполнив первый из них водой, Токи запустил туда обыкновенных золотых рыбок: «вакин» и «рюкин», тех, что продают на всех храмовых праздниках, тех, кому суждено месяца два спустя неминуемо всплыть брюшком вверх в аквариуме — от перекорма или дурного ухода. Этими рыбками Токи заполнял два отсека. В оставшихся плавали более ценные виды, которые стоили дороже и предназначались преимущественно взрослым: здесь были привезенные из Китая толстенькие золотистые и серебристые красавицы с вуалевыми хвостами и экзотические красно-крапчатые с блестящими угольно-черными плавниками. К счастью, во многих ресторанах и в частных домах продолжали держать большие аквариумы, потому что только продажа крупных и сравнительно дорогих экземпляров позволяла Токи продавать маленьких, осужденных на верную гибель золотых рыбок по сто йен за штуку, то есть в точности за ту цену, что он платил оптовому торговцу.