Я иду искать. История вторая - Олег Верещагин

Ему никто же ответил. Гоймир, похожий на волка, заслышавшего лай собак, озирался по сторонам. Наконец — махнул рукой так, словно рубил голову

— Под вереск!

— Я того слова ждал — что праздника...

— Одно — до чего лужа красовитая...

— Не занимать, то я застолбил...

Олег передёрнулся. Он был голоден и устал, как собака. Ложиться на мокрую, холодную землю, заползать под сыплющие капли вересковые стебли...

— Я не хочу! — вдруг истерично заорал кто-то. — Нет мочи больше! Идите вы!.. Убейте одно! Ну, убейте, устал я!

Мирослав с неузнаваемым, сумасшедшим лицом стоял и, зажмурившись, мо­тал головой, отталкивая руки Рвана и Краслава, пытавшихся его повалить. Тогда Йерикка, подскочив сзади, спокойно и точно рубанул психанувшего па­рня за ухом ребром ладони. Ноги Мирослава подломились, и он рухнул навз­ничь.

— Прикройте его, — бросил Йерикка. — Кому еще помочь?

Олег брякнулся на живот и пополз под вересковый ковер. Ну его к че­рту... Йерикка и Гоймир легли последними.

Солнце светило вовсю. От мокрых платой и одежды, пробиваясь через ве­ресковые стебли, шел пар. Впрочем, поднимался он и от мокрых камней, и от раскисшей земли. Те, кто лежал на спине, могли видеть, как в воздухе кружат пустынники — небольшие ширококрылые птицы вересковых пустошей; на Земле не было таких.

Потом появились вельботы.

Постепенно почти все погрузились в сон — тяжелый, тревожный, прерывистый сон, в котором они все равно слышали свист и треск над головами. Просыпались, прислушивались, засыпали вновь, ощущая одно — сырой холод. Сырой холод, пробирающий до костей.

Йерикка тоже просыпался и засыпал. Он был измотан больше остальных, потому что больше других от себя требовал. И он мог бы заставить себя ус­нуть, как следует. Но это значило — перестать контролировать обстановку.

Олег спал с ним голова к голове, и Йерикка мог созерцать грязное ли­цо землянина. По временам Олег открывал глаза и прислушивался, но, похоже, и в такие момен­ты не просыпался до конца.

Солнце ушло за тучи, и полил серый дождь. Вельботы продолжали барражировать, похожие на призраки.

— Им должно надоесть, — тихо пробормотал Йерикка. — Не могут же они ве­чно тут летать? Им ДОЛЖНО надоесть...

Ему показалось, что Гоймир, лежавший справа, что-то сказал. Йерикка повернул голову.

Гоймира трясло. Он лежал с закрытыми глазами, обхватив себя руками, и из-под век текли слезы. Губы юного князя шевелились — быстро и беззвучно.

Йерикка коснулся рукой плеча Гоймира:

— Ты что?

Странно, но тот сразу открыл глаза и повернул голову к Йерикке. Во взгляде усталость мешалась со слезами.

— Устал одно, — быстро сказал он. — Я тоже могу устать, — он отвернулся, но продолжал говорить: — Идем, идем... идем день, сном — идем... и дождь! Он убить нас хочет. Все окоем нас убить хотят. В западню мы попали, нету мочи дальше тащиться. Грузно плечам, хребет трещит, я слышу, чую, Йерикка. Сломится часом хребет, и я в эту грязь свалюсь, и не схоронят меня — времени не сыщется... Отпустите меня, освободите... я умереть согласен, да пусть сра­зу, не хочу умирать день по дню, каплю за каплей... Не хочу одно часом мертвым проснуться...

— Гоймир, ты заговариваешься, — тихо, но резко сказал Йерикка. — Ты взро­слый человек, ты знал, на что идешь, когда брал на себя груз взрослого че­ловека!

На открывая глаз, Гоймир точным движением достал из кобуры ТТ, взвел большим пальнем округлый ребристый курок и приставил ствол к виску. Ука­зательный выбрал холостой ход...

— Это просто трусливая увертка, князь.

Пистолет опустился.

— Ну да что, пойдем до конца, — совершенно спокойно ответил Гоймир.

Над нам смеялся даже Тантал:— Опомнись, парень, перекури!Ты целый век эту глыбу толкал,присядь, любезный, хоть пот утри!

— Да брось ты этот булыжник, брось! — в три пасти Цербер ему скулил.А он улыбку ему как костьшвырял, а сам все катил, катил...

Не внял ни крикам, ни песням нимфбедняги окаменевший мозг.— Я камень свой докачу до звезд,пусть камень мне будет памятник!..

...И пусть смеется, кто не катилтакого камня в своей судьбеназло пророчествам всех сивилл,назло советчикам и себе...  [20]

Говорят, что самая страшная пытка — пытка огнем.

За эти тридцать часов Олег понял, что это ложь. Глупая ложь. Самая страшная пытка — пытка дождем. Когда ты лежишь в грязи и сжимаешься, ощущая каждой клеточкой тела все летящие сверху капли — когда они бьют по тебе. Прицельно и тяжело. Как пули... Когда слушаешь тихое, несмолкаемое «ш-ш-ш...» в веточках вереска. Такое тихое, что оно заглушает треск и посвистывание вельботов своей монотонностью... Когда чувствуешь, что сходишь с ума. Каждую длинную, как жизнь, секунду — сходишь с ума. И тихие разговоры товарищей превращаются в часть безумного бреда...

...— Встану. Нет ночи больше. Встану...

...— Боги, боги, да что ведь меня никто не убьет, убейте меня кто-нибудь...

...— Ног не чую, гляньте кто, у меня ноги есть?!.

Олег не дал сойти с ума Богдану. А сам не сошел с ума, потому что Йерикка разговаривал с ним, и Олег видел его спокойные глаза, слышал го­лос совсем рядом. Трудно было даже представить, чего стоило это спокойствие Йерикке...

...Они рассказывали друг другу о своей жизни, вспоминая все новые и новые истории. Слова помогали против безумия, дождя и голода — врагов более страшных, чем данваны. Олег подозревал, правда, что Йерикке не так интересны истории про Землю — похоже, он знал о ней достаточно много и, хотя Олег немало попутешествовал, немало и походил пешком, но он не видел Черных Мостов над рекой Ра, которую данваны назвали Калдс, не ходил по ночная гудящим улицам Крентаны — бывшего Чистополья, не пробирался по кишащим нечистью узким дорогам мертвых городов зоны санации, не купался в Зраке — невероятно прозрачном и холодном озере у отрогов Змеевых гор, не спускался в пещеры в тех горах, не охотился на туров с рогатиной, не сто­ял на знаменитых алых скалах Ос-губы... Мир для него был совершенно неизведанной планетой.

— Неужели ты правда не был на Земле? — спросил Олег напрямую. Йерикка кивнул: