Дама с единорогом - Ольга Романовская

Поначалу он её даже не заметил, Мэрилин пришлось окликнуть его:

— Святой отец, не проводите ли Вы меня, я боюсь идти одна.

— Куда, дочь моя? — Священник выглядел уставшим: ещё бы, две эмоциональные проповеди подряд.

— Как же, я же говорила Вам утром, — насупилась Мэрилин. От неё пахло её любимыми фиалками и, от волос, васильковой водой. Она так старалась, прихорашиваясь с утра, а он на нее даже не смотрит.

— А, Вы о той семье… — вспомнил Бертран. — Не следует Вам ходить туда: людям, закостенелым в грехе, не помочь словами.

— Смотря, кто их произносит, — улыбнулась Мэрилин. — Ваши проповеди способны смягчить любые сердца.

— Боюсь, Вы преувеличиваете мои достоинства, подталкивая меня к греху гордыни. — Они завернули к церковному кладбищу, направляясь к дому священник.

— О, Вам это не грозит! — рассмеялась девушка.

Остановившись у церковной ограды, она вынула из муфты руки и согрела их дыханием.

— Холодно, — смущенно улыбнулась Мэрилин, — руки мерзнут. Потрогайте, какие холодные.

Девушка протянула ему руку. Он коснулся её — действительно, холодная.

— Носите перчатки, — посоветовал Бертран.

— Я отдала их. Бедняжка Джоан такая мерзлячка! — Она снова рассмеялась и убрала руки в муфту. — Могу я зайти к Вам?

— Зачем?

— Просто посидеть, обогреться. У Вас так хорошо, тихо и уютно. Это потому, что у Вас в доме Бог.

— Разве у Вас дома его нет? — искренне удивился священник.

Мэрилин промолчала. Ей хотелось идти с ним под руку, так, чтобы его руки грели её руки, но она не могла. Он не согласился бы, хитростью этого тоже было не добиться, а сделать это сама она не могла — это бы поставило крест на всех её надеждах.

В доме священника было пусто: служанки не было, наверное, она ушла в деревню на традиционное воскресное гуляние. Бертран прошёл за загородку, сбросил на постель верхнюю одежду, вернулся, осторожно сложил и положил на свой дорожный сундук пелисон и муфту Мэрилин.

Она выглядела смущенной и первые несколько минут стояла посреди комнаты, осматриваясь. Сняв меховую шапочку, Мэрилин положила её рядом с муфтой и присела на корточки возле очага:

— У Вас давно не топлено, а Вы устали… Хотите, я затоплю очаг?

— Не нужно, я сам. — Он заставил себя встать и выйти на улицу за дровами. Когда он вернулся, Мэрилин уже не сидела на корточках, а перебралась на старый, видавший виды табурет. Она поправляла теплые вязаные чулки, сползшие с коленок, и, заметив священника, испуганно вскочила на ноги. Многочисленные юбки с легким шорохом упали, прикрыв то, что никому из мужчин видеть не полагалось. Мэрилин была пунцовой от стыда; первым её порывом было убежать, но она решила остаться, чтобы он не подумал о ней чего-нибудь дурного.

— Как успехи у Уитни? — запинаясь, спросила она. Ей казалось, что Бертран смотрит на её ноги, но он, конечно, не смотрел, а разжигал очаг.

— С Божьей помощью. Сейчас будет тепло.

— Вам не одиноко, святой отец? — Вопрос был опасным, но важным для неё.

— Одиноки только те, кто замкнул свое сердце перед Господом. — Священник лихорадочно размышлял над тем, чем бы накормить гостью. Она, наверное, голодна. Во всяком случае, он бы не отказался от простой сытной трапезы.

— Ваша служанка ушла, очаг остыл… Она, наверное, не оставила Вам обеда. Хотите, я что-нибудь приготовлю?

— Не стоит, я уж как-нибудь…

Но она уже хозяйничала в его кладовой — если Эмма взяла своей добродетелью, то она покорит его своим кулинарным искусством. Мэрилин не сомневалась, что готовит она лучше служанки священника. Она не ошиблась и заслужила скромную (чтобы не давать пищу гордыне) похвалу.

После еды Мэрилин хотела снова завести с ним разговор на личные темы, даже незаметно подсела поближе, но вернулась служанка, так что пришлось ещё немножко посидеть (на этот раз, чтобы почтенная вдова не подумала о ней чего-нибудь дурного) и уйти. Но она искренне надеялась, что он запомнит запах её васильковой воды.

Глава XX

Дорога узкой серой лентой вилась среди холмов, то взбираясь вверх, то спускаясь к подножьям. Весна подходила к концу, однако дни по-прежнему стояли пасмурные и прохладные.

Холмистая долина поросла колючим кустарником. Деревьев было мало, попадались они в основном в стороне от дороги и не вносили разнообразия в унылый пейзаж. На холмах шелестела прошлогодняя трава; между ними мелькала робкая новая зелень. Качались на ветру одинокие чахлые деревца.

Небо застилали молочно-серые облака, скрывая долгожданное весеннее солнце.

По дороге в полном вооружении (валлийцы могли устроить засаду в любом месте) вместе с небольшим отрядом (человек десять, не больше) ехал Артур Леменор. Он возвращался с важным донесением к графу Вулвергемптонскому, поэтому был особенно осторожен. Впрочем, в последнее время он всегда был осторожен.

Война начинала ему претить; будь его воля, баннерет предпочёл бы отсидеться где-нибудь вдалеке от неё, но деньги, деньги, деньги… Блеск «презренного металла» давно маячил в его глазах, отравляя сознание. К довершению всего Артур был молод, в нём ещё играла шальная мальчишеская кровь, а любимое занятие мальчишек — игра в войну. Она начинается в детстве с деревянных мечей, синяков и разбитых коленок, продолжается в виде замученных птичек и заканчивается тем, что подросший мальчик, не задумываясь, избивает до крови домашних и без жалости убивает загнанных для него диких зверей. Сначала зверей, а потом людей. Какая разница, кого убивать, если за этим не последует наказания, если другие одобрят тебя? А уж если убиваешь во имя веры Христовой, то убийство становится окончательно узаконенным.

Несмотря на богатый военный опыт, баннерет все ещё не растерял юношеского обаяния. Судьба была милостива к тем девушкам, которые провожали рыцаря печальными взглядами, и уберегла его от увечий и уродливых шрамов. Но с годами он всё же изменился: его лицо больше не напоминало лицо ангела, его черты всё чаще искажали высокомерие и презрения.

Он часто улыбался, шутил, тем самым со стороны производя впечатление приятного во всех отношениях человека. Но, к сожалению, впечатление было обманчивым. Баннерет был непостоянен и легко переходил от стоического спокойствия и приветливого благодушия к безрассудной ярости и жестокости.

Вечерело. Опасаясь валлийцев, Леменор в очередной раз послал своих людей на разведку. Взобравшись на один из холмов, Метью испуганно замахал руками:

— Валлийцы, валлийцы!

Наперерез им неожиданно выскочило человек двадцать, вооружённые боевыми топорами и ножами. Кимры?