Opus 1 - Евгения Сергеевна Сафонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эверест… Ева снова вспомнила о тех, кто поднимается туда, хорошо зная, что может не спуститься обратно. Кажется, на вопрос «зачем вам туда?» они отвечали: «Потому что он есть». Просто затем, чтобы стать тем, кто его покорил. Просто затем, чтобы посмотреть на мир с той потрясающей кристальной высоты, куда способны забраться единицы.
Чтобы разделить свою жизнь на «до» и «после».
– Я могу сделать это. Я один из немногих, кто может. И не прощу себе, если отступлю просто потому, что струсил. – Когда Герберт оглянулся, на губах его стыл призрак усмешки, от которой Еве стало больно. – Не беспокойся, о твоей безопасности я позабочусь. Даже если я погибну, тебе ничего не будет угрожать.
– Но это невозможно, – машинально сказала она. Тут же испытала смутное желание треснуть себя по лбу: в ситуации, когда Герберт и без того смотрит на неё с этой горькой усмешкой, выдававшей привычку во всём видеть здоровый и нездоровый эгоизм, правильнее было сказать совсем не это. Тем более о своих плачевных перспективах Ева действительно думала в последнюю очередь. – И вообще, я не за себя беспокоюсь! Хотя не могу не напомнить, что обещание своё ты в таком случае нарушишь.
– Что сделаю всё, чтобы тебя оживить? Не нарушу. Я делаю всё, что в моих силах. Я каждый день бьюсь над формулой, которая сделала бы это возможным. Но я уже говорил, что воскрешать тебя в любом случае буду не я. Это не моя специальность. – Он вновь отвернулся, предоставив Еве сколько угодно смотреть на тёмную шерсть капюшона, скрывавшую бледное золото его волос. – Ты знала, кто я. Какой я. С самого начала.
Она опустила взгляд на цветок, пушившийся над брусчаткой крохотным солнышком. Понимая, что ответы лишь подтвердили то, что ей страстно хотелось опровергнуть, и дело не только в амбициях, стремлении оправдать отцовские ожидания, прочей шелухе, которой окутали его извне. Дело в том, что крылось под этой шелухой, в нём самом.
В призрачных крыльях, которые даровал ему Жнец.
«…если действительно любишь, ты позволишь ему расправить крылья и ответить на зов…»
Если однажды Динка всерьёз соберётся на Эверест, ставший её мечтой, вправе ли Ева запретить ей это? Чтобы до конца своих дней та тоскливо смотрела в небо, думая, что не решилась подняться туда, где его можно коснуться рукой, ради того, чтобы остаться с теми, кто ходит по земле? Можно возразить, что это эгоизм: рисковать собой, не думая о тех, кому будет больно, если ты умрёшь. Но тот, кто подрезает крылья твоей мечте, эгоист не меньший.
Если не больший.
– Я поняла. – Сложив вместе ледяные ладони, Ева прижала их к губам молитвенным жестом. – Пообещай мне кое-что. Пожалуйста.
Когда Герберт обернулся, в его лице стыло удивление. Наверное, не ожидал, что она сдастся так быстро. Да только он прав: Ева знала, какой он. Знала уже тогда, на лестнице, когда отрезала себе все пути назад. И им обоим нравилось друг в друге то, что теперь толкало его в свою личную «зону смерти».
Самоотверженная, самозабвенная любовь к тому, что делаешь, – и готовность идти до конца, не жалея себя.
– В нашем мире есть гора. Высочайшая. Которую, естественно, многие хотят покорить. – Всё, когда-то рассказанное Динкой, всплыло в сознании так живо, точно текст был перед ней на экране. – И у людей, которые хотят это сделать, есть свои непреложные законы.
Ева не собиралась разделять цель и мечту сестры. Однако законы эти всё равно запомнила. Они неизгладимо врезались в память жестоким расчётливым цинизмом, особенно тот, который сейчас она не стала озвучивать: «Если не можешь идти дальше – умирай и не проси о помощи». На той высоте, где рождались эти законы, не было места ни человечности, ни состраданию. Оставалась лишь логика, холодная, как ветер «зоны смерти», в клочья раздирающий одежду тех, кто навеки остался там. И если подумать, принцип этот прекрасно применялся не только на горных вершинах – везде, где ставки слишком высоки, чтобы игроки могли позволить себе такую роскошь, как мораль.
Чем не альпинисты те, кто с той же леденящей расчётливостью карабкается на верхушку социальной лестницы? Или политики, играющие в престолы со своих сияющих высот?..
– Если твоя цель – достичь вершины, ты погибнешь. Потому что вершина – это только половина пути. Если ты достиг вершины, но погиб на спуске, ты не покорил её. Эверест покоряет лишь тот, кто вернулся обратно. – Она судорожно сцепила соединённые ладони: в движении выплеснулись все эмоции, которым Ева не позволила прозвучать в голосе. – Так вот. Пообещай мне, что вернёшься. Если не ради меня – хотя бы потому, что неудачника никто не запомнит.
Она не позволила облегчению улыбкой отразиться на лице. Ни когда взгляд его смягчился, ни когда Герберт, шагнув вперёд, накрыл её руки своими.
Да ей и не хотелось улыбаться.
– Я знаю. – Он коснулся губами её пальцев, точно словами пытался согреть их сквозь светлую замшу перчаток. – Верь в меня. Я не собираюсь умирать. Должен же я похвалиться тебе, как это было.
Последнее вновь сопроводила усмешка. На сей раз – без горечи. И лишь увидев её, Ева позволила себе выдохнуть (фигурально, естественно).
Гербеуэрт тир Рейоль уступил место Герберту, с которым они смотрели мультфильмы по вечерам. А тот никогда и ни в чём ей не лгал.
– Вот бы как-нибудь сберечь его от мороза, – невпопад произнесла Ева, кивнув на летоцвет. Наверное, просто очень хотела закрыть этот разговор. – Здесь он в любой момент погибнуть может. А так хочется, чтобы ещё пожил и поцвёл подольше…
– Я о нём позабочусь.
– Правда?
– Правда.
Свои чувства на этот счёт Ева выразила благодарным поцелуем в его благородный нос.
До традиционного вечернего фейропития после прогулки у них осталось немало времени, так что, поручив Еву заботам Эльена, Герберт удалился по своим делам. Наверное, для работы над воскрешающей формулой, заботы о судьбе своих верноподданных, наложения на цветок каких-нибудь тепличных чар и ещё пары дел, времени на
