Виктор Вавич - Борис Житков

Геник

ВСЕВОЛОД Иванович спал в столовой. Укрылся старым халатом, уронил на пол старую газету. Снились склизкие черви, большие, толстые, саженные, в руку толщиной, с головами. Черви подползали, выискивали голое место, присасывались беззубыми челюстями к телу, у рукава, в запястье. Всеволод Иванович хватал, отрывал. Но черви рвались, а голова оставалась, чавкала и смотрела умными глазками, и больше всасывалась, и еще, еще ползло больше розовых, толстых, склизких, и они живо переглядывались и хватали, где попало, за ухом, в шею, и Всеволод Иванович рвал, и весь в головах, и головы чавкали, перехватывали все глубже, глубже, и никого нет кругом, и новые все ползут, ползут. Всеволод Иванович хочет крикнуть, но за щеку уж держит голова и жадничает, чмокает, сосет. И вдруг стук. Всеволод Иванович сразу очнулся - стучало по мосткам за окном на улице. И голоса. Всеволод Иванович сразу вскочил. Под окном топала лошадь, верховой кричал:

- Гони в кучу! - гулко у самого стекла. Загораживал, не видно улицы. Всеволод Иванович бросился к другому окну, прижался к стеклу. Толпа людей чавкала ногами по грязи, и крики:

- Куда! Куда! Пошел! Пошел!

И людской гул рокотом стоял в улице, и как с испугу вздрагивали стекла.

Всеволод Иванович бросился в сени, сунул ноги в калоши и, как был, кинулся во двор. Пес оголтело лаял на цепи - ничего не слышно, и Всеволод Иванович махал в темноте на пса, привычной рукой отдернул задвижку. Ветер дернул, распахнул калитку. Густая толпа шла серединой улицы. Городовой пробежал мимо по мосткам. С револьвером, кажется, что-то руку вперед тычет.

- В кучу, в кучу все! - кричал городовой. - На запор! - вдруг в самое ухо крикнул, и Всеволод Иванович увидал - прикладом на него занесся. - Крой на запор!

Всеволод Иванович отскочил во двор.

- Крой! Растуды твою бабушку!

Ветер резал прямо в ворота, Всеволод Иванович напирал на калитку. Вдруг кто-то мигом комком рванулся в щель, кинулся пес на цепи. Всеволод Иванович с напору хлопнул калиткой и дернул задвижку.

Кто-то схватил Всеволода Ивановича за рукав, меленько, цепко.

Всеволод Иванович вздрогнул, дернулся.

- Я, я! Тайка!

Не узнал в темноте, еле расслышал за лаем, за гомоном Всеволод Иванович.

- Накинь, накинь, - кричала Тайка и со своих плеч пялила на отца шубейку, мохнатый воротник.

- Да цыц! Цыц! - кричал Всеволод Иванович на пса. Подбежал, замахнулся. Пес залез в будку. И уж дальше стали слышны крики.

- Эй, куда! Назад! - и глуше рокот.

- Видал, видал? - запыхавшись, шептала Тайка и тыкала белой рукой в низ калитки.

- Ну? - сказал Всеволод Иванович глухо. - Ну и что ж... кто-то...

- Боюсь! - и Тайка схватила отца за руку.

- Да нет уж его, - говорил старик, - нету, нету! Уж через забор, через зады... ушел уж... когда ему тут, - и дрожал голос, от холода, от ветра, что ли.

- Берем Полкана, посмотрим, берем, скорей, ей-богу, - торопила, дергала Тайка. Она дрожала, белая в ночной кофточке.

Во всех дворах заливались собаки. Полкан снова лаял и рвался на цепи.

- Туда, туда рвется, - Тайка махала в темноте рукой.

- Ну и ладно! - кричал ей в ухо Всеволод Иванович.

- Что? - кричала Тайка.

- Да не ори! - дернул ее за плечо Всеволод Иванович, и шубейка слетела с плеч. - Да ну тебя!

Стук раздался в калитку. Тайка больно схватила отца за локоть.

Отец ступил к воротам.

- Это я! Что у вас? Я, Израильсон.

Тайка отдернула задвижку, ее чуть не повалило калиткой. Израильсон держался за шляпу, его внесло ветром.

- Я тоже вышел. Слышу - у вас крик. В чем дело? Все в порядке? Не вижу кто? Закрывайте, какой сквозняк! Израильсон взялся за калитку.

- Да цыц на тебя! - крикнул он собаке. - Вы же простудитесь, идите домой! Идите, - он толкал Тайку в белую спину. - Вы знаете, на Ямской весь народ арестовали. Прямо-таки весь. Это вот погнали. Очень просто.

- Сейчас кто-то, - говорила Тайка, у нее тряслись зубы и дробно выбивались слова, - к нам... в калитку...

- Тсс! - сделал Израильсон. - Тихо, тихо! - и он в темноте неловко закрыл ладонью рот Тае. - Тихо!

- Боится, дура! - сказал Всеволод Иванович.

- Я спать не буду, ей-богу! - Тайка вся дергалась от холода.

- А глупости, если он тут, так я вам его попрошу уйти, - и он зашагал в темноту. Всеволод Иванович видел, как белая Тайкина спина промаячила следом, он нагнулся, стал шарить в грязи упавшую шубку.

- Идите в комнату, - кричал против ветра Израильсон. - Вы схватите, я знаю, чего.

- Я боюсь! - и Тайка бегом нагнала Израильсона. - Боюсь, боюсь, - Тайка поймала рукав, тянула вниз, и бились от холода руки.

- Ну, идите в комнаты. - Израильсон остановился. Пальто трепало на ветру.

Тайка прижималась лбом к плечу.

- Боюсь! Боюсь!

- Ну, я вас заведу домой.

- Нет, нет! Боюсь! - и она прижалась к Израилю.

- Это же глупости, честное слово! - кричал Израиль, он прижимал к голове котелок.

- Идем, идем! - толкала Тайка. - Ой, он там, там, - и она махала в темноту белым рукавом.

Израиль шел в угол двора, в темноту, наугад. Он боялся наступить Тайке на ноги, сбивался с шагу в грязи двора.

- Сарай открытый? - спросил Израиль; он наклонился к Тайкиной голове, и ветер путал у него на лице Тайкины волосы. - Да? Так где же двери?

Тайка тряслась и молчала и тянула Израиля куда-то вправо. Пахло хлевом, теплом. И слышно было, как стонали на ветру ворота. Израиль вытянул руку вперед. Тайкины руки тряско цеплялись - вот тут проход, вот нашарил доски.

Сразу не стало ветра.

- Эй, слушайте! Товарищ! - вполголоса сказал Израиль. - Ей-богу! Я не городовой. Городовые ушли! Вы можете уходить себе спокойно! Товарищ!

Тайка совсем прижалась к Израилю. На миг затихла. Ждала. И снова задрожала, слышно было, как лязгали зубы.

- Слушайте, это же черт знает что! - Израиль выдернул руку, он возился в темноте. Тайка понимала - снимал пальто.

- Не надо, не надо, - шептала Тайка, хоть сама не слышала за погодой своих слов.

Израиль натягивал ей на плечи свое пальто.

Тайка молча отстраняла, она искала в темноте, как надеть скорей, скорей прикрыть Израиля.

- Ну что мы будем драться! - сказал громко Израиль. - Так пусть вдвоем. - Он накинул на плечи пальто и взял себе под руку Тайку. Тайка обхватила Израиля за спину, вся втиснулась ему в бок, прижалась головой к груди - перестала дрожать.

- Ну! Товарищ! Так как же будет? - крикнул Израиль в темноту сарая. - Так как же будет? Вот барышня боится, аж вся трусится, а вы нас боитесь. Что?

Слышно было, как шершаво терлась о стойло корова.

- А где еще он может быть? - наклонился Израиль к Тае. Тайка со всей силы прижалась к Израилю, она сжимала его рукой и говорила:

- Вот, вот!

- Слушайте, бросьте! - говорил Израиль. - Идем, где еще.

- Не надо, не надо, не надо! - повторяла Тая. - Не уходи! Не надо! Хороший какой!

И вдруг Тая заплакала. Израиль слышал, как всхлипывает, дергается грудь.

- Я ведь... люблю же... тебя! Люблю!.. люблю! - и она дергала Израиля за полы пиджака, рвала как попало.

- Тихо, тихо! - говорил Израиль. Пальто сползало, падало вниз.

- Ай! Что я говорю! - вдруг крикнула Тая, она бросилась прочь, ударилась гулко о доски, зашуршала вдоль стены, и стало тихо в сарае.

Израиль слышал, как зудили железными петлями, скрипели ворота. Он двинулся. Пальто под ногами. Израиль поднял, натянул в рукава.

- А черт знает что! Выходит глупость, - он запахнулся, поднял воротник.

Проход в ворота мутнел синим светом. Израиль досадливо шагнул наружу, и ветер как поджидал - вмиг сбил ударом котелок, и он исчез в провальной темноте двора. Израиль громко выругался по-еврейски. Он зашагал по грязи наугад к воротам. Собака лаяла, дергала цепью. Израиль видел, как открылись светлым квадратом двери, и мутный силуэт старика в дверях.

- Нашли? - кричал Всеволод Иванович через двор.

- Потерял! - крикнул Израиль, подходя. - Шляпу потерял, и черт с ней и со шляпой. Вы, пожалуйста, ничего не думайте, а я вам завтра скажу. - Израиль шел мимо собаки - значит к воротам. Он не слышал сквозь ветер, сквозь собачий лай, как Всеволод Иванович топал по ступенькам. Израиль быстро нашарил задвижку, он с силой притянул за собой калитку, спустил щеколду.

- Ей-богу, черт знает что! - говорил Израиль и шагал как попало в темноте по дырявым мосткам.

Было холодно в комнате. Израиль натянул пальто поверх одеяла, дышал во всю мочь, укрывшись с головой.

- А ну его к черту раз! - говорил Израиль. - И два! и три!.. и семь! и сто семь! - Он поджал коленки к подбородку и вдруг почувствовал, что боялся ударить коленкой голову, ее голову, что чувствовалась здесь, где она прижалась, втиралась лбом.

- А, долой, долой! - шептал под одеялом Израиль и почистил, сбил рукой у груди, как стряхивают пыль.

"Плачет теперь там! - думал Израиль. - И не надо, чтоб больше видеть". Израиль крепко закрыл глаза и вытянулся - ногами в холодную простыню, вытянулся, и сейчас же Тайка пристала во всю длину, как вжималась в сарае. Израиль перевернулся на другой бок и свернулся клубком.