Сага о Форсайдах - Джон Голсуори

- Боюсь, Вал, что это означает развод.

У Вэла вырвался какой-то хриплый звук, и он быстро взглянул на дядю, на которого его приучили смотреть как на своего рода гарантию против всех последствий того печального факта, что у него, Вэла, есть отец, и даже больше: против самой крови Дарти, текущей в его жилах. Худощавое лицо Сомса как будто дрогнуло, и это уж совсем расстроило Вэла.

- Но ведь это будет не публично? И перед ним так живо встало воспоминание о том, с каким жадным любопытством он сам смаковал отвратительные газетные подробности бракоразводных процессов.

- Разве это нельзя устроить как-нибудь так, чтобы не было шуму? Это так отвратительно для... мамы и для всех.

- Разумеется, мы постараемся, по возможности, избежать шума, в этом ты можешь быть уверен.

- Да, но разве это вообще так необходимо? Мама ведь не собирается выходить замуж.

Он сам, сестры, их имя, запятнанное в глазах школьных товарищей и Крума, и всех этих оксфордцев, и в глазах Холли! Невыносимо! И чего ради?

- Разве ты хочешь выйти замуж, мама? - резко спросил он.

Уинифрид, очутившись лицом к лицу со своими собственными переживаниями, к которым вернул ее тот, кого она любила больше всех на свете, поднялась с кресла ампир, на котором она до сих пор сидела неподвижно. Она поняла, что сын будет против нее, если не сказать ему всего, но как сказать ему? И, не переставая теребить зеленую вышивку, она нерешительно посмотрела на Сомса. Вал тоже смотрел на Сомса. Ну, конечно, это воплощение респектабельности и права собственности не допустит, чтобы его родная сестра была публично опозорена!

Сомс медленно провел маленьким разрезным ножом с инкрустациями по гладкой поверхности столика маркетри, затем, не глядя на племянника, заговорил:

- Ты не можешь понять того, что приходилось терпеть твоей матери все эти двадцать лет. Это последняя капля, Вэл, - и, покосившись на Уинифрид, он добавил: - Сказать ему?

Уинифрид промолчала. Не сказать ему - он будет против нее! Но как это ужасно - выслушивать такие вещи о родном отце! Сжав губы, она кивнула.

Сомс быстро, ровным голосом продолжал:

- Он всегда был у твоей матери камнем на шее. Ей постоянно приходилось платить его долги; он часто напивался пьяным, оскорблял ее и всячески угрожал ей, и вот теперь он уехал в Буэнос-Айрес с танцовщицей, и, словно опасаясь, что его слова не произвели на юношу достаточного впечатления, поспешил добавить: - Он взял жемчуг твоей матери, чтобы подарить этой женщине.

Вел невольно поднял руку. Увидев этот сигнал бедствия, Уинифрид крикнула:

- Довольно, Сомс, замолчи!

В мальчике боролись Дарти и Форсайт. Долги, пьянство, танцовщицы это, в конце концов, не так еще плохо, но жемчуг - нет! Это уж слишком! И внезапно он почувствовал, как рука матери сжимает его руку.

- И ты понимаешь, - слышал он голос Сомса, - мы не можем допустить, чтобы все это началось теперь снова. Есть предел всему, и нужно ковать железо, пока горячо.

Вэл высвободил руку.

- Но вы... вы никогда не огласите эту историю с жемчугами! Я этого не перенесу, просто не перенесу!

Уинифрид воскликнула:

- Нет, нет, Вэл, конечно нет! Тебе сказали это, только чтобы показать, до чего дошел твой отец. - И дядя его утвердительно кивнул. Несколько успокоенный, он вытащил папироску. Этот тоненький изогнутый портсигар подарил ему отец. Ах, это невыносимо - и как раз теперь, когда он поступает в Оксфорд!

- Разве маме нельзя помочь как-нибудь иначе? - сказал он. - Я сам могу защитить ее. И ведь это всегда можно будет сделать и позже, если в этом действительно будет необходимость.

Улыбка появилась на губах Сомса, в ней была какая-то горечь.

- Ты не понимаешь, о чем говоришь; нет ничего хуже, как откладывать в таких делах.

- Почему?

- Я тебе говорю, ничего не может быть хуже. Я знаю это по собственному опыту.

В голосе его слышалось раздражение. Вэл смотрел на него, вытаращив глаза: он никогда не видел, чтобы дядя обнаруживал хоть какие-нибудь признаки чувства. А где, он вспомнил теперь: была какая-то тетя Ирэн и что-то случилось такое, о чем они не говорят; он слышал один раз, как отец выразился о ней так, что и повторить трудно.

- Я не хочу говорить дурно о твоем отце, но я его достаточно хорошо знаю и утверждаю, что не пройдет и года, как он опять сядет на шею твоей матери. А ты представляешь себе, что это будет значить для нее и для всех вас? Единственный выход - это разрубить узел раз навсегда.

Вэл невольно присмирел; взглянув на лицо матери, он, вероятно, первый раз в жизни действительно понял, что его собственные чувства не всегда самое главное.

- Ничего, мама, - сказал он, - мы тебя поддержим. Только я бы хотел знать, когда это будет. Ведь у нас первый семестр, знаешь. Я бы не хотел быть в Оксфорде, когда это случится.

- Мой дорогой мальчик, - прошептала Уинифрид - ну конечно, это неприятно для тебя, - так, по привычке к пустым фразам, она резюмировала то, что, судя на выражению ее лица, было для нее живой мукой. - Когда "это будет. Сомс?

- Трудно сказать. Не раньше, чем через несколько месяцев. Сначала нужно еще добиться решения о восстановлении тебя в супружеских правах.

"Что это за штука? - подумал Вэл. - Вот тупые животные все эти юристы! Не раньше, чем через несколько месяцев! Ну, сейчас я, во всяком случае, знаю одно: обедать сегодня дома я не буду". И он сказал:

- Мне ужасно неприятно, мама, но мне нужно идти, меня сегодня пригласили обедать.

Хотя это был его последний вечер дома, Уинифрид почти с благодарностью кивнула ему - обоим казалось, что сегодня проявлений всяких чувств было более чем достаточно.

Вэл вырвался из дому в туманный простор Грин-стрит подавленный, не замечая ничего кругом. И только очутившись на Пикадилли, он обнаружил, что у него всего восемнадцать пенсов. Нельзя же пообедать на восемнадцать пенсов, а он очень проголодался. Он с тоской посмотрел на окна "Айсиум Клуба", где они часто так шикарно обедали с отцом! Проклятый жемчуг! С этим никак нельзя примириться! Но чем больше он думал об этом, чем дальше он шел, тем его все сильнее, естественно, мучил голод. Исключая возможность вернуться домой, было только два места, куда он мог бы пойти: на Парк-Лейн к дедушке или к Тимоти на Бэйсуотер-Род. Какое из этих двух мест менее ужасно? Пожалуй, если так внезапно нагрянуть, у дедушки можно лучше пообедать. У Тимоти превосходно кормят, но только если они заранее знают, что ты придешь, не иначе. Он остановил свой выбор на Парк-Лейн, чему до некоторой степени способствовало соображение, что лишить деда возможности сделать внуку маленький подарок накануне его отъезда в Оксфорд было бы крайне нечестно как по отношению к дедушке, так и по отношению к самому себе.

Конечно, мать узнает, что он был там, и ей это покажется странным; но уж тут ничего не поделаешь. Он позвонил.

- Алло, Уормсон, дадут мне у вас пообедать, вы как думаете?

- Сейчас только идут к столу, мистер Вэл. Мистер

Форсайт будет очень рад видеть вас. Он сегодня за завтра, как говорил, что-то вас совсем не видно.

Вэл засмеялся.

- Ну вот я и пришел. Заколите-ка жирного тельца, да вот - что, Уормсон, давайте шампанского.

Уормсон улыбнулся: он считал Вэла порядочным лоботрясом.

- Я спрошу миссис Форсайт, мистер Вэл.

- Ну, знаете, - пробурчал Вэл, стаскивая пальто, - я уже не школьник.

Уормсон, не лишенный чувства юмора, распахнул дверь позади вешалки из оленьих рогов и провозгласил:

- Мистер Валерус, мэм!

"Черт бы его взял!" - подумал Вал входя. Радушные объятия и "а, Вал!" - Эмили и дрожащее "наконец-то ты пожаловал!" - Джемса вернули ему чувство собственного достоинства.

- Почему же ты не предупредил? У нас сегодня на обед только седло барашка. Шампанского, Уормсон, - сказала Эмили.

И они направились в столовую.

За большим обеденным столом, под которым когда-то вытягивалось столько великолепно обутых ног и который теперь был насколько возможно сдвинут. Джемс сел и" одном конце, Эмили на другом, а Вал посредине между ними; и на него вдруг дохнуло одиночеством, в котором жили старики, его дед и бабушка, теперь, когда все их четверо детей разлетелись из гнезда. "Надеюсь, что я отправлюсь на тот свет прежде, чем стану таким стариком, как дедушка, - подумал он. - Бедный старикан, и какой худой, прямо как жердь". И, понизив голос, в то время как дедушка обсуждал с Уормсоном, сколько сахару нужно положить в суп, он сказал Эмили:

- Дома что-то ужасное, бабушка. Я думаю, вам уже известно все.

- Да, мой милый.

- Дядя Сомс был у нас, когда я уходил. А мне кажется, неужели нельзя чего-нибудь придумать, чтобы избежать развода? Почему он так настаивает на атом?

- Шш, голубчик, - зашикала Эмили, - мы скрываем ато от дедушки.

С другого конца стола раздался голос Джемса:

- Что такое? О чем вы там разговариваете?

- О колледже Вала, - ответила Эмили. - Там ведь учился молодой Паризер, ты помнишь. Джемс, он потом чуть не сорвал банк в Монте-Карло.