Дунаевский — красный Моцарт - Дмитрий Минченок

16 октября неожиданно пошёл снег, наступили холода. И с первым снегом появилось сообщение, что умерла актриса Мария Блюменталь-Тамарина. С Тамариной Исаак Осипович сталкивался лишь однажды, но эта встреча поразила его. Пожилая маститая актриса исполняла главную роль в фильме "Искатели счастья" на еврейскую тему. Тамарина играла Двойру. Выпускал фильм неутомимый Корш-Саблин, который крепко-накрепко держался приносящей счастье музыки Исаака Осиповича. И вот её не стало. Дунаевский очень переживал, поехал на похороны, там простудился, слёг и болел довольно долго. А потом снова известия, которые бурно обсуждали в фойе гостеприимного Дома актёра.

26 октября вся московская богема была сражена наповал. Старику Немировичу-Данченко Сталин подарил улицу. Да-да. То есть на самом деле в честь старика назвали улицу, на которой он жил, но это было равносильно подарку. А кроме того, ему выделили дачу — вершину советского благополучия и предмет нескрываемой зависти, огромный дом с садом на целый стадион. Дом обслуживали пять человек. Сталин знал, на какие приманки ловить людей. Назвать улицу именем живого человека! На Западе такого бы не произошло. Немирович это понимал. Или уже боялся понимать. Вдобавок Немировичу дали 25 тысяч рублей премии, притом что килограмм чёрной икры стоил 86 рублей. Баснословные деньги, баснословный подарок! Но, к слову сказать, через полгода Немирович от дачи отказался. Не хватало средств, чтобы её содержать.

После этих событий Дунаевский вернулся к работе над оперой, возобновил встречи с Булгаковым. И к тому же (об этом он Михаилу Афанасьевичу не говорил) его опять завалили работой в кино. Требовались доработки к спектаклю "Половчанские сады" по пьесе Леонида Леонова, который выпускали во МХАТе Немирович и Сахновский. Музыка получалась гениальной. Елене Сергеевне Булгаковой, которая посмотрела спектакль, понравилась только она. Потом были звонки от Гриши. И снова бесконечная работа с оркестром. Очередная встреча с Орловой и Александровым — они готовят фильм "Светлый путь" про советскую Золушку.

А с Булгаковым они уже обсуждают сцену кюре. Кюре — это страшно. Его надо либо показывать сатирически, либо не показывать вовсе. У Мопассана он появляется ненадолго, но играет большую драматическую роль, спасает проститутку. Булгаков придумал несколько новых сцен с кюре, где тот совершает клятвопреступление, лишь бы спасти героиню. С начала декабря между Булгаковым и Дунаевским начинается переписка. Оба уверяют друг друга, что дела складываются лучше некуда. Большой друг Булгакова директор Большого театра Леонтьев паникует. Он не верит Самосуду и не хочет подвести Булгакова. Каким-то образом Дунаевский узнал о том, что Самосуд интригует и хочет поручить писать оперу Кабалевскому. В конце декабря он приезжает в Москву и сразу прямиком направляется к Булгакову. У него дома он импровизирует на рояле, но при этом мрачен. Ждёт, что скажет Булгаков.

Зинаида Сергеевна наблюдала за развитием этой ситуации. Есть что-то, что мешает Исааку Осиповичу. Ему нужен лёгкий, ясный текст, его музыкальный слух буксует на мелодекламациях Булгакова. Это не стезя Дунаевского. То, что он написал, не удовлетворяет его самого или является чем-то случайным. Он написал увертюру, не закончил первый акт, а уже предложил Булгакову выслать ему текст второго акта, не слишком надеясь на положительный ответ. Но Булгаков, не раздумывая, ухватился за эту просьбу Дунаевского. Он надеется поправить своё финансовое положение. Надеется, что титулованный Дунаевский обязательно пробьёт их оперу.

Но что-то не заладилось на советских небесах. У Исаака Осиповича море горящих заказов: кино, песни, хоры, оперетты. Он — самый главный песенник-композитор и к тому же не до конца понимает истинное положение дел Булгакова. В конце концов, предлог был найден блестящий. В августе 1939 года между Германией и СССР был заключён Пакт о ненападении, и опера, где немцы выставлены в комическом, отрицательном духе, "не проходила". Так закончилась эта история. У Исаака Осиповича, кроме переписки с Булгаковым, остался в доме подарок Михаила Афанасьевича — гофмановский "Кавалер Глюк", которую писатель подарил Дунаевскому с трогательной надписью: "Кавалеру Дунаевскому".

В конце 1939 года Исаак Осипович получил официальное письмо в конверте с маркой, на которой был изображён теплоход. Письмо пришло из пароходства, объединяющего три великие реки: Волгу, Каму и Москву-реку. Его содержание было особенным. Сообщалось, что именем композитора назван новый советский пароход. Пароход по имени "Композитор Дунаевский". Молодое Советское государство придумало идеологические уловки: увековечить ещё живых людей, делая их механических двойников. Тогда подобной чести удостоились только Папанин, Чкалов да Любовь Орлова.

Ах, как хорошо работал принцип человеческого бессмертия с помощью живой фамилии, присвоенной мёртвому предмету — пусть даже такому большому, как пароход! Метафизический приём: одушевление неживого, освоение нового идеологического пространства, создание своих советских кумиров. Без кумиров идеология невозможна. Сталинской идеологии были нужны кумиры, и она была готова их щедро оплачивать. Естественно, Дунаевский не мог не испытывать радости и чувства огромного воодушевления, потому что, во-первых, пароход — это уже реальный шанс пережить собственную бренность; во-вторых, была возможность занять позицию стороннего наблюдателя, отождествив себя с машиной, взглянуть на себя со стороны.

Пароход стал вторым телом Дунаевского. Композитор не мог не вступить в переписку с командой, с капитаном корабля. Можно даже предположить, что он хотел бы посетить свой корабль, но боялся разрушить у команды миф о самом себе. Разница между человеком, которого знаешь только по письмам или сообщениям в прессе, и реальным человеком существенна. Во всяком случае, Исаак Осипович так никогда и не побывал на корабле, который носил его имя. Почему? Это остаётся загадкой. Только какой-то тайный страх, тайное для самого композитора нежелание попасть на пароход были тому причиной.

Переписка — другое дело. Кто-то из многочисленных пассажиров писал композитору письма с жалобами на "морское чудовище" его имени. Дунаевский считал своим долгом вмешаться. Пришлось писать письмо капитану парохода, сообщать о недостатках. И заодно объяснять собственное положение. Это было фантастическое зрелище: Дунаевский отчитывался начальнику парохода его имени в том, чем он занимался. "Я уже четвёртый год не отдыхаю, — почти оправдывался он в письме. — Боюсь, как бы и в этом году не пришлось распрощаться с отпуском". "Вы думаете, мне так хочется этих маршей?" — словно говорил Дунаевский в подтексте. "Не обижайтесь на меня, что не посетил пароход и не познакомился с вами лично". Дунаевский наверняка представлял себе капитана с пушистыми усами, как у того, которого придумал Александров в фильме "Волга-Волга".