Заколдованный замок (сборник) - Эдгар По

Каким чудом я спасся от гибели, не могу объяснить. Оглушенный ударом волны, я не сразу пришел в себя и обнаружил, что зажат между румпелем и фальшбортом. С огромным трудом поднявшись на ноги и растерянно озираясь, я сначала решил, что нас швырнуло на рифы, ибо даже самая буйная фантазия не смогла бы нарисовать те огромные пенящиеся буруны, вздымавшиеся ввысь вокруг нас, словно адские стены. Внезапно до меня донесся голос пожилого шведа — того самого, что поднялся на борт судна перед самым отплытием. Я что было силы закричал в ответ, и швед, шатаясь и цепляясь за обрывки снастей, пробрался ко мне на ют.

Вскоре выяснилось, что на судне в живых осталось всего двое. Всех, кто находился на палубе, кроме нас со шведом, смыло за борт, а капитан и оба его помощника, по-видимому, погибли во сне, ибо их каюты были доверху заполнены водой. Совершенно беспомощные, мы не могли ничего предпринять для безопасности судна, тем более что вначале, парализованные ужасом, с минуты на минуту ожидали страшного конца. При первом же ударе урагана наша якорная цепь лопнула, как тонкая бечевка, и только благодаря этому парусник не перевернулся килем вверх. А теперь мы с невероятной скоростью неслись куда-то, и палубу то и дело захлестывали волны. Кормовые шпангоуты были основательно расшатаны еще первым ударом, а все судно сильно повреждено, но, к нашей неописуемой радости, мы убедились, что трюмные помпы работают исправно и балласт почти не сместился. Буря уже начинала стихать, но ветер все еще был силен. Однако мы не видели особой опасности в силе ветра и, наоборот, со страхом ждали той минуты, когда он прекратится совсем. Тогда на смену катящимся валам придет мертвая зыбь, и уж она-то непременно погубит наш потрепанный тайфуном парусник.

Впрочем, это вполне обоснованное опасение пока не подтверждалось. Пять суток кряду нашим единственным пропитанием служило небольшое количество пальмового сахара, который мы с великим трудом добывали в трюме, а тем временем наше наполовину разбитое судно, подгоняемое ударами шквалов, мчалось вперед со скоростью, которую нам не удавалось определить. Каждый из этих шквалов, хоть и уступал первому удару тайфуна, был гораздо сильнее любой из тех бурь, какие мне довелось повидать на своем веку.

В первые четыре дня нас несло с незначительными отклонениями на юго-юго-восток, и мы, должно быть, находились уже недалеко от берегов Новой Голландии[141]. Но на пятый день холод стал невыносимым, хотя ветер изменил направление всего на один румб к северу. Взошло тусклое желтое солнце; поднявшись всего лишь на несколько градусов над горизонтом, оно почти не давало света. Небо было безоблачным, но ветер снова начал свежеть и налетал яростными порывами. Приблизительно в полдень — насколько мы могли судить — наше внимание снова привлек странный вид солнца. От него исходил не свет, а какое-то мутное, мрачное свечение, которое совершенно не отражалось в воде, словно все его лучи были поляризованы. Перед тем как погрузиться в бушующее море, свет в центре солнечного диска внезапно погас, словно стертый какой-то неведомой силой, и за горизонтом скрылся только тусклый серебристый ободок.

Напрасно мы ждали рассвета, который возвестил бы о наступлении шестого дня наших скитаний. Но для меня он и по сей час так и не наступил, а для старого шведа не наступит уже никогда. С той поры нас окутала такая непроглядная тьма, что уже в двадцати шагах от корабля невозможно было ничего увидеть. Все плотнее окутывала нас вечная ночь, не нарушаемая даже фосфорическим свечением океана, которое мы привыкли видеть в тропиках. И вот что еще было странным: буря продолжала свирепствовать все с той же яростной силой, но вокруг больше не было видно вспененных гребней, которые сопровождали нас прежде. Повсюду царили ужас, непроницаемый мрак и мятущаяся черная пустота.

Суеверный страх постепенно овладел душой старого шведа, да и мое сердце наполнилось немым смятеньем. Мы перестали следить за кораблем, сочтя это занятие совершенно бесполезным. Привязав друг друга насколько возможно крепко к основанию рухнувшей бизань-мачты, мы только и делали, что с тоскою взирали на бесконечный океан. Нам нечем было измерять время, и мы не видели ни единой возможности определить свое местоположение. Ясно было лишь одно: нас унесло на юг дальше, чем кого-либо из мореплавателей прошлого, поэтому мы и удивлялись, что до сих пор не встретили обычных для этих широт плавучих льдов.

Между тем каждая следующая минута могла стать для нас последней, ибо любой из огромных, как горные хребты, валов грозил опрокинуть нашу утлую посудину. Высота их превосходила всякое воображение, и я считал истинным чудом, что мы до сих пор еще не покоимся на дне океана. Мой спутник списывал это на малую загрузку трюмов и превосходные мореходные качества нашего судна, но я невольно ощущал всю беспочвенность надежды и упорно готовился к гибели, которую, как я полагал, ничто на свете не могло оттянуть более чем на час. С каждой пройденной нами милей мертвая зыбь усиливалась, и гигантские черные валы вздымались все выше. Порой у нас захватывало дух, когда мы взлетали на высоту, казалось, недоступную даже альбатросам, а порой темнело в глазах во время спуска в сущую водяную преисподнюю, где воздух был зловонным и спертым и ни малейший звук не нарушал дремоты подводных чудищ.

Мы как раз находились на дне одной из таких пропастей, когда во тьме страшно прозвучал истошный крик моего спутника. «Смотрите! Смотрите! — завопил он прямо мне в ухо. — Господь всемогущий, вы только взгляните на это!»

Едва он умолк, я заметил, что стены водяного ущелья, на дне которого мы как раз находились, озарило тусклое багровое сияние, его мерцающий отблеск коснулся и палубы нашего судна. Подняв глаза вверх, я увидел зрелище, от которого кровь остановилась у меня в жилах, а сердце заледенело. На огромной высоте прямо над нами, на самом краю крутого водяного обрыва, вздыбился гигантский военный корабль водоизмещением не меньше четырех тысяч тонн. Но хотя он висел на гребне волны, в десятки раз превосходившей его собственную высоту, я видел, что его истинные размеры все равно больше любого известного мне линейного корабля или торгового судна Ост-Индской компании. Колоссальный матово-черный корпус не покрывали обычные для всех таких кораблей резные украшения. Из открытых портов торчали стволы бронзовых орудий, а их тщательно отполированные поверхности отражали свет многочисленных ходовых огней, поднятых на снастях. Но особый ужас внушило нам то, что этот корабль, как бы пренебрегая яростью бушующего океана, несся на всех парусах навстречу ураганному ветру совершенно сверхъестественной силы. В первые мгновения мы видели только носовую часть корабля, медленно поднимавшегося из жуткого черного провала. На одно мгновение, полное невыразимого ужаса, он застыл на головокружительной высоте, словно наслаждаясь собственным величием и мощью, затем вздрогнул, помедлил — и стремительно обрушился вниз.

В тот миг душу мою охватил необъяснимый покой. С трудом пробравшись как можно ближе к корме, я без малейшего трепета ожидал неминуемой смерти. Наш корабль больше не мог противостоять стихии и зарылся носовой палубой в надвигавшийся вал. Поэтому удар низвергавшейся вниз черной массы другого корабля пришелся как раз на ту часть его корпуса, которая уже скрылась под водой. В результате меня подбросило в воздух и со страшной силой швырнуло в сторону корабля-чужака, где я немедленно вцепился в ванты.

Когда это произошло, чужое судно как раз выполняло поворот оверштаг[142], и, очевидно, благодаря суматохе на палубе, никто из команды не обратил на меня ни малейшего внимания. Никем не замеченный, я вскоре отыскал грот-люк, который был слегка приоткрыт, и вскоре оказался в трюме. Почему я так поступил, право, не могу сказать. Возможно, причиной моего стремления укрыться был глубокий трепет, охвативший меня при первом же взгляде на экипаж этого корабля. Я не стал бы доверять свою судьбу существам со столь зловещим и странным обликом. Поэтому я предпочел юркнуть в трюм и не показываться им на глаза. Там я соорудил себе убежище, отодвинув часть временной переборки, чтобы в случае необходимости быстро спрятаться между огромными корабельными шпангоутами[143].

Едва успел я с этим покончить, как звук шагов, раздавшийся в трюме, заставил меня воспользоваться убежищем. Вскоре мимо медленной и нетвердой поступью прошел какой-то человек. Лица его я не разглядел, но все же смог составить общее представление о его внешности. Все в ней свидетельствовало о весьма преклонном возрасте и крайней немощи. Колени этого человека сгибались под тяжестью лет, все тело дрожало, словно под непосильным бременем. Слабым, прерывистым голосом что-то бормоча на неизвестном языке, он пошарил в углу трюма, где были свалены грудой какие-то диковинные навигационные инструменты и полуистлевшие морские карты на пергаменте. Вся его манера держаться представляла собой смесь капризной суетливости впавшего в детство старца и величавого достоинства полубога.