Ацтеки, майя, инки. Великие царства древней Америки - Виктор фон Хаген

Диего де Ланда выполнил эту работу достаточно тщательно; из сотен книг только три каким-то образом избегли этого массового уничтожения.

Общее содержание текстов майя известно. Даже обладающие всей полнотой информации ученые сомневаются в том, что записи об исторических событиях делались на памятниках. Вот типичный пример текста майя, найденный на покрытой превосходной резьбой стеле в Тикале: «5 Ахау 13 Муан; завершение счета четырнадцати, завершение туна». Запись имеет отношение к календарю. Нет упоминания названия города, имени правителя или каких-либо исторических событий, которые произошли в течение «6 Ахау 13 Муан». Такого же рода и надписи, сделанные на других памятниках майя в других местах.

Как же отличаются от всего этого записи на Ближнем Востоке! Они тавтологичны, словоохотливы и информативны, как, например, «Шестьдесят два проклятия Асархаддона». По меркам майя эта ассирийская говорящая табличка совсем крохотная (45 на 30 см). По стилю она не сильно отличается от табличек Паленке: цари-боги мечут громы и молнии на коленопреклоненных вассалов. В мае 672 года до н. э. ассирийский царь Асархаддон привел к присяге своих вассалов и призвал на них страшные проклятия, если они нарушат ее. Он потребовал, чтобы его преемником стал его сын Ашшурбанипал. Эта табличка излучает эмоции; сами имена звучат как грохот цимбал: «…и пусть Сарантий, дающий свет и семя, уничтожит ваши имена и землю… пусть Иштар, богиня войн и сражений (а также плодородия, чувственной любви и др. – Ред.), сокрушит ваши луки…» И так, пока не высказаны все шестьдесят два проклятия. Эта табличка дает нам даты, историю, людей, характер.

Что можно узнать о майя из их иероглифических текстов, таких как этот?

«Катун 11 Ахау установлен на циновке, установлен на троне. Когда правитель воцарился: Ишкаль Чак сидит лицом к их правителю.

Небесное опахало опустится; ненависть небес, букет небес спустится.

Снова зазвучит барабан Владыки 11 Ахау; снова зазвучит его трещотка.

Когда кремневые ножи будут вложены в его мантию, в этот день будет зеленая индейка, в этот день будет Сулим Чан, в этот день будет Чаканпутун.

Они найдут свой урожай среди деревьев: они найдут свой урожай среди скал, те, которые потеряли свой урожай в катун Владыки 11 Ахау».

Такого рода тексты находят на всей территории страны майя.

Очень и очень редко случается так, что в них есть что-то еще, помимо этой чуть ли не патологической озабоченности течением времени. Годы были ношей, которую несли боги, добрые или злые, но не беспристрастные. На плохих богов можно было повлиять соответствующими ритуалами, и была «возможность ослабить скорбь Иш и приложить бальзам к невзгодам Кауака». Как и мы, майя судили о человеческих поступках по боли и удовольствию, которые ими вызваны. То, что было вырезано на памятниках майя, должно было оказать воздействие на богов, но едва ли в этом было что-то от литературы в нашем понимании.

В добавление к трем уцелевшим кодексам майя и огромному количеству иероглифических текстов на памятниках у нас есть «Книги Чилам-Балам» («Книги Жреца Ягуара»)[45]. Их много. Текст майя написан латинскими буквами. Даты сочинения варьируют между первой половиной XVI века, когда завоевание майя было свершившимся фактом, и концом XVIII века. Их темы схожи с содержанием того, что было расшифровано в книгах майя. Жрецы майя надиктовывали тексты из книг, которые избежали сожжения, двуязычному писцу, который записывал язык майя латинскими буквами. Эти книги не являются хрониками в нашем понимании. А вот являются ли они литературой, то пусть эти книги сами говорят за себя. Первые строчки одной из них гласят:

«Это порядок следования Катунов с тех пор, как [ица] покинули свою страну, свой дом в Ноноуале.

Четыре Катуна оставались тутуль шиу, Ахау—10 Ахау, [849–928] на закате народа цуюа».

В этих книгах много говорится о «языке цуюа», каббалистической (загадочной) форме языка, которую использовали жрецы для определения себе подобных и того, знают ли они детально обряды. Можно заметить, насколько текст предназначен для голоса. Это наводит на мысль, что большая часть литературы майя была устной, подобно литературе других древних культур.

Сохранились несколько песнопений: об исторических событиях рассказывали размеренно и нараспев под звуки барабана:

Юным мальчиком я былв Чичен,Когда злой человек,Владевший армией,Пришел, чтобы захватить землю.О, в Чичен-Ице родилось безбожие.Yulu uayano.Сплошной неразберихой был день,Когда его взяли в Чикин-Чен.Смотрите, как я помню песню!Благочестие было в почете,Yulu uayano.

Нам известно, что у майя были драматические представления. Танцев было очень много, их число достигало трехсот. Ритм у майя считался таким важным, что барабанщик мог потерять свободу или, возможно, жизнь за неправильный ритм.

Вот песня одного из танцев, который Диего де Ланда однажды увидел своими глазами и посчитал «достойным того, чтобы посмотреть»:

Три раза легко обойдиВокруг раскрашенного каменного столба,Где привязан этот храбрец,Целомудренный девственник.Обойди один раз; на второйВозьми свой лук, положи стрелу,Прицелься ему в сердце; тебе не надоПризывать себе на помощь всю силу,Чтобы пронзить его, нужно ранить егоНеглубоко, чтобы он мог медленноСтрадать, как того желалПрекрасный Господь Бог.

Дж. Э. Томпсон, самый литературно образованный из всех ученых, занимающихся майя, похвалил поэтическое качество стихов майя, обратив внимание на свободное использование ямбов и повторяющиеся размеры (ритмы) наподобие Ветхого Завета. Майя рассказывали свою историю в такт. Стихи – одна из самых древних форм у всех народов – изначально были неуклюжей уловкой, призванной помочь памяти людей, которые не умели читать. Если кому-то покажется трудным поверить в то, что мнемотехнический прием трансформировался с течением времени в прекрасную поэзию, то надо вспомнить о том, что в греческой архитектуре балка, положенная на деревянные колонны, стала архитравом храма, а концы балок стали мраморными триглифами, или что дом простого индейца майя, развиваясь, превратился в храм, такой как в Тикале, который достигает высоты около 70 м. Но сравнение ритма стихов майя с могучими ритмами Ветхого Завета может завести слишком далеко. Вина в этом не майя, а скорее наша, тех, кто прикрепил к ним ярлык «интеллектуалов Нового Света».

Майя стали предметом во многом неправильного, романтического понимания. С тех самых пор, когда Шатобриан сидел в 1791 году на берегу реки с индейскими девушками из племени натчез и, ведомый своими желаниями, зачал двух жителей Флориды Аталу и Селуту, тема «Благородного дикаря» Руссо продолжала оставаться на сцене. Эта воображаемая экзотичность вошла в кровь древней истории Америки, где, забродив, превращается в пьянящий напиток, который пьет каждое новое поколение.

Литература майя была символической и абстрактной. Она была антиобщественной; только посвященные могли понять смысл и значение ее символов. И все же, что мы имеем, когда символы оказываются переведенными? Майя не говорят ничего ни о себе, ни о своей истории. Простая дата бесплотна; ей не хватает крови и страсти, если она связана со значимыми событиями в жизни людей. Время знает свое дело. Все абстрактное и символическое в литературе исчезает и растворяется в воздухе. Все просто наполненное звуками улетучивается с ветром.

Шуль – конец

Майя, которые первыми из всех солнечных царств почувствовали присутствие белых людей, были, что удивительно, последними, кто пал перед ними. Ведь не было спасения от волны будущего, как только Колумб в 1502 году обратил внимание на существование очень развитого народа майян. Испанцы были настойчивы. Их взаимоотношения с майя были полны жестокостей с самого начала. Майя были свирепыми воинами; они не уступали дорогу и не просили об уступках. Когда до испанского губернатора Кубы дошел отчет о том, что «мы обнаружили густонаселенные страны, где есть каменные дома, и людей, которые носят одежду из хлопка», сюда хлынула еще большая волна конкистадоров, чтобы сломать свои копья; сотни их оставили свои останки на берегах Юкатана.

Когда сюда прибыл Кортес, он окинул наметанным глазом военного негостеприимный берег и, почувствовав каким-то образом, что золота тут мало, остался лишь на столько времени, чтобы забрать отсюда потерпевшего кораблекрушение Агилара. Когда в 1523 году Мексика была завоевана, а порядок в ней установлен, Кортес отправил Педро де Альварадо на завоевание Гватемалы, а в 1524 году – Кристобаля де Олиду в Центральную Америку (на 5 кораблях), чтобы разведать каналы поступления дани ацтеков. Вместо этого последний установил в Ибуэрасе (Гондурас) независимое правление. И Кортес (предварительно послав на подавление мятежа флотилию Франсиско Лас Касаса, но она попала в бурю и корабли погибли, а уцелевшие люди попали в плен к Олиде. – Ред.) отправился наводить порядок сам, совершив знаменитый переход через болота, реки и джунгли (октябрь 1524 – май 1525). Он прорубил широкую просеку через территорию майя, почти не встретив сопротивления, поскольку уже было известно, что ацтеки разбиты и что он, Кортес, их победитель. Майя испытывали благоговение, смешанное со страхом, перед этим энергичным человеком, который, не упав духом в ужасных географических условиях, пришел к ним с северо-запада, захватив с собой свою любовницу, соколов, шутов и фокусников.