Сокровище троллей - Ольга Голотвина

Но и без этого он чувствовал, что река освободилась от смертной тоски. Очистилась — и распахнулась ему навстречу, как распахивается дверь родного дома.

Никогда в жизни Дождик не чувствовал себя таким легким и счастливым. Ничто больше не привязывало его к миру людей.

Хиторш все пытался вскарабкаться по склону. Дождик улыбнулся старой иве — и та крепким ударом толстой ветви под зад подсобила побежденному врагу подняться на край оврага.

Пасечник Авипреш неуклюже сполз к воде, пал на колени на мокром берегу, вгляделся в свое отражение.

— Ну, сынок… ну, век за тебя богов молить… снял ты с речки проклятье — может, и моя вина хоть малость легче будет… — Он замялся и спросил неловко: — А ты… ну, уходишь?

— Ухожу, — весело отозвался Дождик. — Считай, уже ушел. Разыскал я свою речку…

Договорить ему помешал вскрик, полный сердечной боли.

До сих пор Айки, словно зачарованная, сидела на валуне и широко раскрытыми глазами глядела на сражение. Но сейчас сила более могущественная, чем любое колдовство, заставила ее вскочить и ринуться к Дождику.

Девушка не думала, что потрескавшийся лед мог провалиться под ногами. Она вообще под ноги не смотрела — только на Дождика. Подбежала, повисла на шее.

— Нет, не уходи! Пожалуйста, не надо! Не бросай меня, останься! Как я без тебя?.. Я умру, если ты уйдешь, вот правда же, умру! Как же так, я твою шапку принесла, а ты — уходить!..

Дождик неловко переступил с ноги на ногу. Что значит — «останься»? Он же нашел свою речку!

Но девочка плачет. И говорит, что умрет.

— Айки, послушай… я знаю, тебе плохо живется. Но я не могу жить с людьми, я же тебе рассказывал…

— Можешь! — прорыдала девушка. — Тебя мама держала… ты говорил… любовью… А теперь я буду! Я не отдам тебя никакой речке! Я люблю тебя, люблю!

Дождик замер.

До сих пор только мать говорила ему «люблю». А теперь эта девочка вцепилась в него, как в спасение. Как тонущий вцепляется в борт лодки. Чтобы вырваться, ему пришлось бы сломать эти белые, тонкие, но сильные руки.

Она не лжет. Это самое ужасное — она не лжет. Она действительно любит его и способна подарить ему человеческую жизнь, как дарила мать.

Но зачем ему этот подарок, если у него есть Безымянка?..

Да и чем он сумеет помочь этой славной девушке?

— Айки, — заговорил он в отчаянии, — Айки, зачем я тебе нужен? Я ведь даже не могу на тебе жениться, у меня имени нет!

— И пусть!.. И не надо!.. Я все равно — с тобой… насовсем, навсегда…

— А вот тут я с радостью помогу, — вмешался Авипреш, который уже поднялся с колен и с сочувствием глядел, как девушка плачет на груди у любимого. — Я тебе, сынок, до последнего костра обязан. Но ты мне и без того по сердцу пришелся, я уже говорил… Словом, коли захочешь, усыновлю тебя по закону. Живи с молодой женой на пасеке, а как помру — все хозяйство тебе достанется.

Потрясенный Дождик молчал. А девушка, повернув к Авипрешу красное, зареванное лицо, от волнения нашла для огромной своей благодарности только такие слова:

— А вы с ним похо-ожи!

Дождик прикусил губу: ловушка захлопнулась. Они похожи, да. Не в росте дело, не в глазах, не в лице — душой похожи, он почувствовал это при первой встрече со старым пасечником. Если бы он обошел весь свет — не нашел бы человека, которого охотнее назвал бы отцом.

Но главное — Айки плачет. А этого не должно быть…

Дождик почувствовал, как горячо, остро забилась в его висках красная человеческая кровь. Как истончилась, растаяла связь с водой и берегами, как исчезла власть над каждой веткой, каждым камнем, каждой каплей воды.

Ну что ж… Значит, так тому и быть. Ведь и впрямь не стоит его речная свобода одной слезинки этой чудесной девушки.

Дождик взял из руки Айки шапку и, усмехнувшись, надел ее на свою бестолковую голову.

— Он снова пришел… я знаю, я чувствую… — Губы Янчиала дрожали, руки не попадали в рукав тулупа. — Я пойду… я сам, сам… Я не могу больше!

Хозяева и постояльцы «Посоха чародея» собрались вокруг отчаявшегося постояльца. Никто не усомнился в том, что беглец действительно почувствовал своего преследователя.

У многих (может быть, у каждого) мелькнула трусливая и подленькая мыслишка: может, оно и к лучшему? Сожрет медведь свою добычу и уйдет, оставит нас в покое…

К чести людей, попавших в осаду, никто не высказал эту мысль вслух.

— А интересно, — сказал задумчиво хозяин, — далеко ли эта зверюга сидит от ворот? Может, получится по нему из катапульты шарахнуть? Не попадем, так напугаем.

— Гранит говорил, у него арбалет с собой, — поддержал хозяина Подранок. — Может, у тебя, хозяин, лук найдется?

— У меня арбалет в чулане, — кивнул Кринаш. — Принеси-ка, Дагерта. Попробуем горящими стрелами, как в троллей.

— Недотепка! — крикнула Дагерта. — Детей запри, чтоб не выскочили во двор!

Да, он ждал их почти у самых ворот — великолепный зверь в вихре метели. Стоял и царственно ожидал, когда истерзанная страхом жертва выползет к нему.

Жертва стояла уже почти в воротах, но не шла под милосердный удар лапы, который оборвал бы ее мучения. С нею делились отвагой и силой другие люди, обступившие запуганную добычу. В руках у двоих было оружие — жалкое человеческое оружие, что оно могло против зверобога?

Но эти люди не пели.

Кринаш хмуро ухмыльнулся и даже не стал взводить пружину арбалета. Как-то сразу понял, глядя на серебристого неподвижного гиганта, что ничего ему не сделают арбалетные болты.

Но как-то надо вырываться из осады…

Колебания Кринаша прервал пронзительный голос:

— Вот это я выспалась так выспалась! Давненько так сладко не почивала! Что тут, на дворе, — снежок идет? Вот под снег да под дождь так хорошо спится! Вот если бы добрые хозяева нищей старушке хоть корку хлеба подали… а еще лучше — горяченького чего… Уж так тяжко на старости лет без горяченького…

Все разом обернулись к конюшне, от порога которой ковыляла довольная, разнеженная бабка Гульда. К темному сукну балахона прилипли стебельки сухой травы.

Все успели забыть про старую нищенку, пока она дрыхла, зарывшись в сено. И теперь глядели, как она топает к воротам. Любопытно ей, стало быть: почему все тут собрались?

Кринаш и Дагерта посторонились — и Гульда увидела перед воротами громадного белого медведя.

Старуха перестала улыбаться.

— Вот оно как… — сказала негромко.

И пошла в ворота.

Гилазар, никогда не слышавший о нищенке-ведьме, дернулся было остановить ее. Но Кринаш помешал — поспешно шагнул между господином и бабкой Гульдой.